Андрей Рублев

Пронзительный жалобный визг взвивается над полем. С каждым ударом он становится все настойчивей, все выше, потом вдруг слабеет, стихает, становится еле слышным и наконец совсем гаснет.

Кирилл с омерзением бросает палку в снег и растирает рукавом обкусанные губы.

Страсти по Андрею. Лето — осень — зима 1406 года

Тихий вечер. Солнечный свет падает на парную после жаркого дня воду Москвы-реки и освещает верхушки недалекого бора. По серой еще теплой тропе идут вдоль берега трое: Феофан, Андрей и Фома. Феофан злой, взлохмаченные волосы клоками торчат из-под скуфейки. Андрей, тоже раздраженный только что состоявшимся разговором, идет следом. Фома идет сзади, хмуро глядя под ноги и с трудом скрывая интерес к ссоре двух богомазов.

Феофан вдруг останавливается и, ни на кого не глядя, сердито вопрошает:

— Клей с огня снял?!

Фома срывается с места и напрямик, через луг, бежит в обратную сторону.

Первым нарушает молчание Андрей.

— А как иначе? Нельзя иначе, — говорит он удивленно.

— Все! Хватит! Видишь? — взрывается Феофан и, остановившись, протягивает вперед руки. Перепачканные краской пальцы дрожат. — Руки трясутся после таких бесед душеспасительных!

— Не буду, — соглашается Андрей.

Феофан спускается к реке, присаживается на корточки и начинает мыть руки. Андрей стоит на тропинке и терпеливо развязывает узел на поясе.

— Что?! — неожиданно поворачивается к нему Феофан.

— Я ничего… — бормочет Андрей, через голову стягивая рясу.

Прибегает запыхавшийся Фома. Неожиданно Феофан изо всей силы ударяет ладонью по воде и гневно заключает:

— Ну и упрям же ты, Андрей, прости, господи!

Фома нагишом прыгает в медленную темную воду.

Лениво вьются по течению длинные водоросли, поднимаются со дна и косо всплывают на поверхность колеблющиеся серебряные пузыри, мелькают, бросившись в сторону, и, остановившись, снова замирают в потухающем подводном солнце стремительные стаи сверкающих плотвичек.

Фома резко разводит руки, окружив себя белым кипящим облаком и, вынырнув на поверхность, видит Феофана, который сидит на берегу, опустив ноги в воду, раздетого Андрея, влезающего в реку, и слышит оглушительное хлопанье кнута, мычание коров и блеяние овец: по дороге, вдоль берега, поднимая пыль, возвращается стадо.

— Ну, где, где ты видел бескорыстие это, когда каждый за задницу свою трясется?! — почти орет Феофан.

— Да сколько хочешь! — отвечает Андрей с раздражением. — Да те же бабы московские, свои волосы для выкупа…

— Замолчи, замолчи! Сто раз слыхал! Причем же бескорыстие-то тут? Им же, дурам, делать ничего другого не оставалось! Лучше уж без волос остаться, чем истязания выносить! Что им делать-то?!

Андрей стоит по горло в воде и молча оттирает песком грязные руки.

— Вот ты на меня смотришь, — продолжает Феофан, — и думаешь, наверно: «Вот, мол, злодей». А? Да? А я не злодей вовсе! Просто говорю про то, что вижу и знаю! Слепы люди, народ темен!..

— Да нельзя так…

— Ну хорошо, ты мне скажи по чести, темен народ или не темен?! А? Не слышу!

— Темен… Только кто виноват в этом?

— Греховодить, лизоблюдить, богохульствовать — вот это их дело! Да сам-то ты грехов что ли не имеешь?

— Как не иметь?..

— И я имею! Господи, прости, примири, укроти! Ну, ничего. Страшный суд скоро, все, как свечи, гореть будем! И помяни мое слово, уж такое начнется! Все друг на друга грехи сваливать начнут, выгораживаться перед вседержителем…

— И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю? — удивляется Андрей. — Восхваления еще принимаешь! Да я бы уж схиму давно принял, в пещеру бы навек поселился!

— Я господу служу, не людям. И в грехи их собственные носом окунуть — тоже не без пользы! А похвалы! — Феофан машет рукой. — Знаешь, сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили. А послезавтра забудут! И тебя забудут, и меня забудут, и всех забудут! Суета и тлен все! А-а-а… Не такие вещи забывали. Все глупости и подлости, какие можно сделать, род человеческий уже совершил, будь покоен, и теперь только повторяет их. Все «на круги своя»! И кружится и кружится! Да если б Иисус на землю снова пришел, его бы снова распяли!

— Да уж, конечно, если только одно зло помнить, и перёд богом счастлив никогда не будешь.

— Что?

— Ну, может, некоторые вещи и нужно забывать… Не все только… Не знаю я, как сказать, — злится Андрей. — Не умею…

— Не можешь — молчи! Меня хоть слушай! Чего смотришь?

— Молчу, — еле сдерживается Андрей.

— Чего молчишь?

— Тебя слушаю.

С хриплым и требовательным блеянием, с густым мычанием проходит в клубах пыли огромное стадо. Гремят ботала, щелкают кнуты, лают собаки.

— Человеки по доброй воле знаешь когда вместе собираются? — продолжает Феофан. — Для того только, чтобы какую-нибудь мерзость совершить! Только! Это уж закон!

— Что ж, по-твоему, только в одиночку можно добро творить? — не унимается Андрей.