Андрей Рублев

Князь Василий в малой трапезной читал грамотку брата Андрея из Можайска, когда пришедший слуга, отвесив поклон, сказал:

– Иконник из Спаса на Яузе напрашивается. Куда вести?

– Сюда.

При появлении Андрея Рублева князь, приветливо улыбаясь, вышел из-за стола.

– Ну, покажись.

– Господь да обережет тебя, княже.

– Милостив ко мне Господь. Милостив. А вот ты исхудал. Очи потускнели. Стало быть, притомил себя. Уж больно долгонько в Звенигороде загостились. Поди, не все ладилось?

– Соборы велики, да и недуги время тянули.

– По-доброму ли князь Юрий обхождением одаривал?

– Редко глядел на нас. Княгиня заботами не обходила.

– Весть идет, что великой лепостью храмы украсил.

– Писали по Господом дарованному умению.

– Будто Спаса написал, до того на иконах невиданного.

– Осмелился.

– Пошто в Благовещении такого не сотворил?

– Там Христа Феофан писал. А у меня тогда сего замысла о Спасе не водилось. В Звенигороде осенил Господь.

– Чем князь Юрий отблагодарил за труды?

– Сукном на одежу. Не поглянулось князю наше живописание.

– Не поглянулось? Неужли высказал неодобрение?

– Смолчал, но мы учуяли.

– Вот ведь как. В Москве вас за Звенигород на все лады хвалят. Люди ездят туда, дивятся. А князь за труды на похвалу поскупился. Поди, обидно стало?

Андрей на вопрос не ответил.

– Что ж, обидно не услышать доброго слова, но обида помаленьку изживется.

Василий, заложив руки за спину, прошелся по трапезной. Постоял у окна, пощипывая бородку, сказал:

– Позвал тебя, чтобы высказать, что покойная матушка велела тебе ее завет выполнить. Знаешь, о чем речь веду?

– Знаю. Выполню.

– Посему без промедления направляйся во Владимир. Огляди там Успенский собор. Поди, слыхивал про него?

– Знаю сей собор. Не раз видал.

– Задолго до Батыева зла на Руси он ставлен. Задумал я, Андрей, в память о матушке украсить собор новой росписью. Обветшала в нем лепость. Свершить сие доверяю тебе. Велик и славен собор владимирский. Замыслен был самим князем Боголюбским. Новую роспись в нем надлежит сотворить на века. В память того, что сама Русь вечна. Помни о сем. Все храмы на Руси должны пребывать в вечной лепости.

Василий, задумавшись и пройдясь молча по трапезной, продолжал:

– Во Владимире гости недолго. На обратном пути навести новую обитель матушки Ариадны неподалеку от Коломенского. Всем пособи игуменье. Обо всем с ней потолкуй, дознайся, в чем у нее нужда. Побудь в обители до Рождества. А воротясь в свой монастырь, за зимнюю пору все умом охвати, все иконописное умствование отдай замыслу грядущей росписи владимирского собора. Даниилу обо всем скажи. Вместе станете мое решение выполнять. Великое дело отдаю в твои руки. Выполнишь его достойно, Русь тебя памятью не обидит. А теперь пойдем к столу, поснедаем. Ты у меня за столом нечастый гость. Княгиня Софья подоброму угостит нас…

Глава седьмая

1

Москва радовалась, что ранняя весна с дуновениями теплых ветров торопливо очистила город от сугробов.

Но с зачином апреля пошли хмурые дни. Уходящая зима, будто спохватившись, снова начала метелить, мокрым снегом разводя на улицах непролазную грязь…

Вечером великий князь Василий в малой трапезной привечал гостей, потчуя их медом на крепком настое мяты.

Горели свечи, освещая за столом боярина Тигрия Владимировича и заезжего татарина Дарилартая, навестившего Москву после возвращения из Орды. Хозяин по-обычному во время беседы вымерял горницу шагами.

Дарилартай двадцать восемь лет назад был на Куликовом поле в полчищах Мамая. В той битве был тяжело порублен, но не добит, не задохся под навалившимися на него мертвыми телами. Его подобрала и выходила сердобольная женщина, и после выздоровления он не покинул Русь. Вначале став дружинником удельного князя, Дарилартай дослужился до чина воеводы. Полюбив женщину, спасшую ему жизнь, принял христианство, женился на ней и был счастлив.

Обмятый Русью, Дарилартай все годы внимательно следил за постепенным возвышением на Руси Московского княжества и лелеял мечту обосноваться в нем. Воспользовавшись знакомством с Тигрием, татарин не упустил удобного случая побывать с ним у великого князя, рассказать, что ему удалось узнать в Орде, чем и привлечь к себе внимание хозяина Москвы.

Уже выпита чара меда, а ручеек беседы все еще не промыл торную канавку, по которой слова и мысли текут с искренней или придуманной задушевностью.

Василий не торопясь выспрашивал татарина про весенние дороги и настойчиво всматривался в его суровое лицо с добрыми глазами.

– Поди, не без надобности в Орду наведывался? – спросил Василий.

– По наказу своего князя отвозил очередной выход.

– Вон как? Князь Григорий, видать, послушно чтит волю Орды?

– Береженого Бог бережет. Орда за непослушность на память злая.

– И как же приветили тебя сородичи?

– Приобыкли, что стал русичем по разуму, но до сей поры дивятся, что меня, плененного, на Куликовом поле не прикончили.

– Лишка у нас доброты за пазухой.

– Верно. Доброты у вас много. Только она не для русичей, а для всех, кто приходит к вам со злом. За зло добром отвечаете. Али не так разумею?

Василий, не ответив, пристально оглядел татарина.