Андрей Рублев

За столом никто не проронил ни слова. Митрополит, отойдя от окна, прошелся по трапезной, остановившись у стола, поглядел на своих гостей и заговорил не торопясь, как бы желая слушателей вести от только что сказанного:

– Плохо Тверское княжество людскую жизнь правит! А ты, Евфилий, будто ослеп и сего не видишь. Князь твой злобой грешит. Боярам над смердами великую волю дал. Печалятся мне люди. Печалятся, унывая от всяких горестей, обращаются люди к Господу с надеждой.

Замолчав, митрополит допил из чарки квас и наставительно добавил:

– Поведай князю об услышанном от меня. Прямо скажи, что митрополиту, князю святой Церкви Великой Руси, докуки смердов не по душе. Слышишь?

– Слышу! Только дозволь слово молвить, святитель.

– Молви.

– Каков нрав у тверского князя, тебе ведомо. Может, лучше повелишь ему грамотку написать. Грамота твоя сильнее моего слова.

– Ишь, каким зайчишкой прикинулся! Во всем, чую, потакаешь князю. Неужто боишься?

– Боюсь, святитель.

– Дозволил запугать себя!

– Злобив больно князь.

– Ты – слуга церкви Господней. Понимай, за кем сила. За тобой, Назарий. Ты о моем нраве не забывай, а то пользуетесь моей старостью, а я гляжу, гляжу да и ногой топну на Тверь. Князь гневит меня через меру. Дождется – повелю церкви в уделе затворить.

Евфимий, перекрестившись, поднялся с места.

– Уразумел? – строго спросил митрополит. – Спроси отца Сергия, как он по моей воле затворял церкви в Нижнем Новгороде да князя с боярами вразумлял. Запоминай, Евфимий, сказанное. Поостережешься поведать князю мою волю, так велю самого за ослушность в затвор послать. Сыто и праздно в Твери жизнь правите, не ведая, чем нонешняя Русь живет. А Русь наша хранит в помыслах светлых надежду на милость Божью. – Алексий оттянул пальцами ворот, вздохнул: – Душно мне от мокрети.

Игумен и епископ, получив благословение владыки, вышли из покоев.

После их ухода старец обратился к Сергию:

– Видел хитреца? Тверскому князю он во всем потакатель и помощник. Ужо навещу Тверь и отучу князя за спиной Руси с литовцами перемигиваться. На колени его перед церковью поставлю.

Митрополит и Сергий вышли в узкий коридор, пахнущий теплой смолой, и направились к опочивальне, дверь в покои перед ними растворил белокурый послушник. Темень здесь разгоняли три горящие лампады.

– Взгляни на лик Спасителя, отче.

Сергий подошел к киоту, и тут же его взгляд был прикован выражением глаз Христа. Заметив удивление Сергия, митрополит, улыбнувшись довольно, произнес:

– Вижу, приметил, что очи у Спасителя наши, такими же Русь глядит на свет Божий.

– Кто поновил образ?

– Да тот юноша, коего ты направил ума-разума набираться у Паисия. Твое благословение его рукой водило, когда возымел он желание по-нашему очи Христа написать.

– Радуюсь, что узрел в нем искру Божью. Как же он решился на такое деяние? Не сробел?

– Он, как я приметил, не робкий, только душой больно мирской.

– Сейчас-то где обретается?

– Повелел я ему опять в монастырь податься. Волю твою на то не порушил.

– Зимой возьму его к себе в Троицу.

– Не спеши. Пусть сам обретет путь к Господу.

– Смотрю и поверить боюсь: такими очи Христа Русь еще не видала.

– Увидит. Русь все по-иному видит. Не только страхом перед Господом живет, а заветной надеждой на его милость. Русь мнит Господа милостивым. И милость эта нужна ноне Руси. Родится от нее в наших людях сила богатырская, что поможет встретить грудью дьявольскую татарскую ярость.

Митрополит, взглянув на Сергия, предложил ему сесть, пояснив смущенно:

– У меня и самого в ногах силы в обрез. Моя старость настырная. Не поверишь. Всяко норовит меня на вечный покой отправить.

Спросил после паузы:

– Какая нужда привела тебя ко мне?

– Сны вещие – тому причина.

– Сны? – удивленно спросил старец. – Уж не подметная ли грамота приснилась?

– Про что грамота?

– Сейчас прочтешь.

Алексий подошел к аналою, из-под раскрытого Евангелия достал листок пергамента. Передав его Сергию, повелительно произнес:

– Прочти и позабудь!

Сергий, прочитав неразборчиво писанные строки, побледнел. Вернул грамоту старцу, а тот вновь положил ее под Евангелие.

– Да как же замыслилось такое?

– Замыслилось. Мамаю со мной тесно на Божьем свете. Тут важнее другое: по какой причине такое замыслилось именно в нынешний год?

– Неужли Мамай на разорение Руси замахнулся?

– Истину молвил! В этом причина его ненависти ко мне. Он ведает, что князь верит мне, и надеется, что без меня Дмитрию станет худо. Но невдомек татарину, что беда для Орды не во мне, а в слитности Руси удельной. Тебя спрашиваю, отче, веришь ли в вызволение Руси от ига?

– Верю!

– Оттого-то Мамаю и надо нас убить, надо Русь лишить молитвенников за ее покой.

– Поплывешь?

– Нет! Беречь себя стану, чтобы дольше молиться о силе Руси до того дня, когда, встав с глазу на глаз с врагом, отобьет у татар охоту на ее разорение. К чему мне перед Мамаем своим бесстрашием хвастаться? Живой я нужнее Руси. Уверовал, грешный, что Русь Великая обретет силу богатырскую, и крепка в этом наша вера с тобой, отче.

Замолчав, митрополит, стоя у раскрытого окна, долго слушал плеск дождя и заметил сокрушенно: