Андрей Рублев

Буйность красок погожего августовского полдня, блеск под солнцем воды в Тайном озере, лебединые стаи облаков, узорочье теней и тоскливый мотив лебединой песни – все это исподволь увело помыслы Ирины Лукияновны к давнишнему, под кровлю родительского дома, из окошек которого она любовалась Волгой. Ожила перед ней как будто бы позабытая пора юности, в которой ее радость, строптивость и живость пресекала вспышками гнева суровая мать. Она больно хлестала по щекам за улыбки, за нахмуренные недовольные брови, за слова, лишние, по ее разумению, для девичьей скромности. Ожил облик молчаливого, безвольного отца, боящегося гнева жены. Отца боярышня любила и была счастлива, когда его теплая большая рука гладила ее голову. В затворе душного терема под присмотром угодливых нянек Ирина в юности коротала дни, запоминая от скуки все трещины на бревенчатых стенах, пропахших запахами ладана и лампадного масла, слежавшегося пуха в перинах и подушках.

Шли годы.

Уворованная Кукшей, освободившись от материнского деспотизма и став женой, заводила в семье надобные ей порядки. Холодок начальной неласковости к мужу исподволь согревала то улыбкой, то случайно оброненным ласковым словом, приучила его к послушности и исполнению ее желаний. Все подчинялось ее воле, все, кроме материнства.

Вдовство своей внезапностью заставило ее оцепенеть от страха перед одиночеством. С досужих советов ринулась она за утешением к Богу. Посещая монастыри, делала вклады за помин души мужа, прислушиваясь к пересудам о своей дальнейшей вдовьей судьбе. Молясь, каялась в вольных и невольных прегрешениях, сознавая, что даже помыслами не нарушала супружескую верность. Молитвы, посты и покаяния не успокаивали мятежного сознания, а уставая от тягостных раздумий, она постепенно перестала верить, что Господь даст ей душевный покой.

На второй год вдовства на остров зачастили разговорчивые свахи, засылаемые знатными боярскими семьями. Молодая вдова привлекала мужское внимание. Кроме того, она была знатна, а главное – богата. Однако, испытав вольность супружеской жизни с Кукшей, боярыня с лживой скромностью и смирением отказывалась от чести снова стать чьей-то женой.

За годы замужества она многое узнала о судьбах боярских жен, мужья которых заводили зазноб и предавались любовным утехам на стороне. Когда жены смели напомнить таким мужьям о соблюдении верности, обещанной ими при венчании, то оказывались насильно постриженными в монахини, чтобы в затворах монастырских келий могли послушанием укротить свое недовольство неоспоримым правом мужей распоряжаться их судьбой…

На холме ветер с озера раскачивал старые ели. Новый храм побелен, и на фоне окружающей зелени он кажется парусом. Храм не велик, но крепок толщиной стен. Двери его, выкованные из железа, растворены, чтобы просыхал внутри. Проникавший сквозь солнечный свет полосами с блестками пылинок разгонял сизую сумрачность, упираясь в шершавость неоштукатуренных стен, ожидавших украшения росписью. Оживут от красок стены под кистью живописца, а высохшая штукатурка сохранит их певучесть на долгожитие.

На ступеньках амвона, перед раскрытыми в алтарь створами царских врат, сидел паренек в скуфейке на русой голове в сером подряснике с заплатами на локтях. Водя пальцем по строкам на странице толстой книги, он монотонно, нараспев, читал послание апостола Павла. Вслушиваясь в слова апостольского послания, произносимые звонким голосом, на лесах перед алтарной преградой высокий седобородый монах Нафанаил с двумя послушниками украшали золотом свое вдохновенное творение из дерева. Резная преграда – кружево из диковинной листвы, цветов, гроздьев ягод, здесь и витые колонки, и разные по величине рамы для будущих икон.

Занятые работой мастера не заметили, что в храм вошла боярыня, она вошла и остановилась, залюбовавшись блеском преграды, верхняя часть которой горела позолотой.

Юноша, увидев хозяйку, перестал читать, и тогда Нафанаил, обернувшись, также увидел ее. Оставив работу, он поспешно по шаткой лесенке спустился с лесов и с поклонами подошел к боярыне.

– Будь здрава, Ирина Лукияновна!

– Очей не могу отвести от лепости твоего труда. Земно кланяюсь и благотворю за сотворенное из дерева чудо.

– Прими и ты в ответ поклон за ласковую похвалу деяниям рук моих.

– Никак, подводишь работу к концу?

– Считаные дни остались. Норовлю озолотить, покеда вёдро стоит. С чего сумрачна, матушка?

– Гонец воротился из монастыря с худой вестью.

– Неужли игумен, заупрямившись, не отпустил Андрея?

– Нету Андрея в монастыре.

– Куда ушел?

– В мирскую быль. Где на сей день обретается, в обители знаемости нет.

– Вот ведь как обернулось. Все оттого, что Андрей не успел отдать помысел Господу. Мирское житье липуче, а молодость на помыслы и на ноги шатучая.

– Подай совет, кому храм росписью украшать.

– Живописцами Русь оскудела. Дельно мыслишь – с росписью годить нельзя. Для росписи самая пора. До холодов надо сие творить. Замес под роспись жары и холода боится. А вот осенняя пора для нее самая подходящая по той причине, что замес краски в себя не торопливо берет.