Андрей Рублёв, инок

– Ну, тогда слушай. – Купец собрался с духом. – Истории этой уже лет тридцать, а то и поболее. Ну да, поболее. Началось все в том году, когда на Москве помер митрополит Алексий и князь Дмитрий захотел возвести на митрополию своего попа Митяя. А это, если не запамятовал, было за два лета до Мамаева побоища на Куликовом. Митяй с посольством отправился тогда в Царьград на поставление в митрополиты. Отец мой Василий Капица со своим обозом пристроился к ним. Видно, от самого начала было у него намеренье помешать Митяю пролезть в церковные владыки. Сурожане наши все знали, что Митяй благоволил таврийским фрягам, союзникам ордынского Мамая. Иные княжьи бояре тоже готовы были фрягов улещать, чтоб уберечься от Мамая. Латынникам торговля на Руси нужна была, вот и науськивали на нас Орду. Мамай свои полки на фряжское золото собирал. Ты ведь знаешь, что старец Сергий изначала советовал князю Дмитрию откупиться от татар. Если б не фряги, может, и откупились бы данью. Но те Мамая подзуживали. Вот Сергий и благословил князя идти против Орды. Ну да это через два года было. А в то лето, когда поп Митяй на поставление плыл, отец сговорился против него с митрополичьими боярами. Доподлинно знали, что Митяй у фрягов золото брал. Он бы и латынские молельни разрешил им на Руси строить. Ну и придушили его, не доплыв до Царяграда. Потом объявили, будто своей смертью помер. Да ты, Андрей, это все знать должен. Тебе тогда сколько годов было?

– Девять.

– Ну и мне десять. Вместо Митяя тут же, перед Царьградом решили вписать в княжью грамоту архимандрита Пимена. Отец в этом уже участия не имел, по своим делам отплыл. А Пимен, не будь дурак, сразу начал золото брать у тех же фрягов. Ты ведь знаешь, что в Царьграде ныне без мзды ничего не делается. Поставили греки Пимена русским митрополитом. А князь Дмитрий, осерчав, велел его в темницу бросить. И всех, кто в посольстве том плавал, наказал. Кого битьем, кого ссылкой, кого и под меч отправил. Отца, слава Богу, минуло. Да ненадолго. Через два года после Куликова, когда была Тохтамышева рать и татары Москву спалили да вырезали, явились к князю фряги. Показали ему грамоты, которые им Пимен выдавал в обмен на золото. А на грамотах подпись княжья заведомо стояла. Фряги с Пименом туда только цифирь вписывали. Теперь же стали требовать с князя то золото. Много, на двадцать тысяч рублей. Князь Дмитрий, вестимо, погнал их в гневе. Как не разгневаться: митрополита на Москве по сю пору не было, да татары полютовали и дань такую стребовали, какой от самого Батыя на Руси не слыхано было. Еще старшому сыну княжьему, Василию, пришлось в Орду заложником ехать. Ну, фряги тогда пришли на двор к нам. Заперлись с отцом и сказали: отдашь нам эти тысячи либо князь Дмитрий узнает, кто подговаривал удушить попа Митяя. От Пимена вызнали, стало быть. Отец же схватился за голову. Как Москва от татар погорела, у него и лишней деньги не осталось. Уже и с жизнью решил прощаться. Но тут фряги хитророжие уступили. Обменяли свое золото на отцову подпись – обязался отдать им долг службой.

Ермола тяжко и протяжно выдохнул. Опять смочил горло квасом.

– Отслужил? – сопереживал Андрей.

Купец поперхнулся, оторвался от ковша.

– Через восемь лет стребовали службу. Князь Дмитрий к тому времени Богу душу отдал. Василий на Москве сел и женился в то лето. К отцу пришел жид. Помянул про пергамен с подписью да попросился в дом на постой. Сам сморчок плюгавый, с литвином-слугой. Отец решил – невелика служба, поселил их в пустой подклети. Жид из дому совсем не высовывался, литвина все посылал куда-то. Однажды отец не вытерпел, подглядел в щель. Прости нас грешных, Господи…

Купец истово перекрестился.

– Колдовал жид, срамоту безбожную творил. А пока отец дворовых созывал, сумел сбежать. Литвина только и поймали. От него битьем узнали, что колдовали на невесту князя, на Софью. В клети нашли две глиняные куклы, иголками истыканные. Литвина того тихо удавили и на реку свезли. Когда у Софьи первый младенец помер, отец торговлю на меня сбросил, стал по обителям в богомолья ходить. Ну а как еще двое младеней преставились, так он вовсе ушел в Андроньев монастырь. Постриг принял да и лег скоро в могилу.

– Так ты, Ермола, перенял ту фряжскую службу? – без укора спросил Андрей.

– Выходит, перенял. Треклятый грек вновь той грамотой отцовой пугал. Это ведь он Данилу Борисыча натравил на Владимир, а через меня письмо ему переслал! Отец перед смертью исповедался в своем грехе. Мне тоже рассказал. Велел, если снова заявятся, к князю идти и каяться, не жалеть отцова имени. Ему-то уж все равно. Ну а мне каково? У князя еще один мальчонка помер. Единственный теперь и остался… Испугался я, Андрей. – Ермола повесил голову.

– И в другой раз испугаешься? – монах жалел его.

– Да уж теперь нет! – купец поднял горячий взор. – Хватит, отбоялся. К князю пойду, и пусть хоть под меч меня отдает… А грек тот будто бы в Звенигороде теперь, при дворе Юрия Дмитрича обосновался. Уж какие он там сети плетет, не ведаю.

– У князя Юрия? – Андрей задумался.