Андрей Рублёв, инок

– В Москве! – Юрий похолодел, невзирая на жар от печи. – Для чего?

– А этого уж мы не знаем, – ухмыльнулся курмышский довлат, – что у него на уме.

– Скажи-ка, Иван Данилыч, – медленно проговорил боярин Морозов, – и ты, воевода. Когда из Успенского собора золотишко-серебришко выгребали, не было ль там ларца запечатанного, а в ларце покрова расшитого?

– В Успенском? – Карамышев засмеялся, обнаружив широкий пропуск между зубами. – Да что там было выгребать? Жадный ключарь все спрятал, мелочь одну оставил. Да и с собой ничего не унес. Зря только мучился.

Юрий впился в него взглядом. Воевода осекся. Дернул плечом.

– Не было.

Морозов удрученно глянул на князя:

– И среди спрятанного на хорах не было.

– На хора-ах? – изумленно дохнул Карамышев.

Захар Протасьев развеселился.

– Ах да, откуда вам знать, в степях да в лесах живучи, как в допрежней Руси храмы строили. Батыевы татары и те смекалистей были, на успенских хорах людей тогда огнем выморили.

– Зря смеешься, боярин, – прошипел уязвленный Иван. – Теперь будем знать. Благодарствуй, Юрий Дмитрич, за хлеб-соль да за ласку. – Он поднялся. – Едем, Семен.

– За серебром людей присылайте, – не поведя и бровью, повторил звенигородский князь.

В горничном покое он остался один. Оба боярина ушли проводить ночных гостей. Юрий взял плошку со свечой и встал под иконой Спаса в углу. Светил огнем в лик Сына Божия и молча, без мыслей долго смотрел. Что хотел высмотреть, и сам плохо понимал. Знака? Ответа?

Язычок пламени упал в растопленный воск и зашипел. Свеча погасла.

В горницу вернулся Семен Морозов. Слил из корчаги в чашу остатки вина, выпил.

– Уехали.

– Хорошо.

– Жалеешь, князь?

– Не знаю, Семен. Тошно мне, – глухо проговорил князь, вперив очи в стол. – Будто предал… Предал не знаю кого. Мерзко. Этот… родич, с воеводой своим… смотрели там, как собор владимирский похабят, чудотворную обдирают. А то и сами, своими руками!.. Смеялись посрамлению московскому… Радостно им было глумиться над собором, где Москва своих князей венчает…

Юрий, сжав зубы, поднес руку к огню и держал, пока терпелось. Отдернул, посмотрел. На ладони белела сожженная кожа.

– Так не бывает, князь.

– Чего не бывает?

– Ты хочешь и рыбу словить, и ног не замочить. Так не бывает.

– Хочу, Семен, – мрачно согласился Юрий. – Если б можно было!.. Сила княжеская в том, чтобы правда на своей земле была. Так меня старец Савва учил. А до него и Сергий в том же наставлял… А если у каждого своя правда, как Кирилл говорит?.. Знать бы, чья выше…

Он поднялся.

– Рублёва-иконника не нашли?

– Ищут. По монастырям московским выспрашивают. В Кремле у Василия его точно нет.

– Ищите. По городам людей пусть разошлют. Не иголка он, чтоб в стогу затеряться.

– А если в Новгород подался? В Тверь?

– Так в Новгород и Тверь людей отправь! – раздраженно крикнул Юрий.

Остановясь у двери, князь размыслил вслух:

– Что ему надо в Москве, тестю моему, будь он неладен? Ведь замышляет что, иначе б за сто верст обошел, подале от Василия!

– Из бывших его подручников, княжья смоленского, на Москве несколько обосновались, – молвил Семен, – Василию служат. Может, с ними о чем сговаривает.

– Ведь выдаст себя с головой, черт смоленский.

Юрий ударил кулаком в ободверину. Из сеней на стук заглянул хоромный боярин.

– С женой бы тебе посоветоваться, князь, – подсказал Морозов. – Бабий ум хитер бывает. Анастасия же к тому дочь своего отца.

– Пойду, – согласился Юрий.

Он спустился по лестнице из повалуши и отправился на женскую половину хором. Впереди со свечами шел сенной холоп. Хотя ночь стояла глубокая, князь был уверен, что Анастасия не спит: любила полуношничать, слушая сказки либо бывальщину от перехожих баб-богомолок, которые не переводились в ее горницах и светлицах.

Сенные девки, завидев князя, поклонились в пояс. Одна шустро юркнула в дверь, куда и Юрию показали путь.

– Князь! Князь! – зашелестело в горнице.

Войдя, он застал смятение: подхватившихся с мест двух боярынь с ало-румяными щеками, грека-философа, скрывшего растерянность в полупоклоне. Анастасия в суконной распашнице с меховым воротом, встав со скамьи, не сумела взглянуть в лицо мужу и смотрела мимо. Лишь третья боярыня безмятежно сопела во сне, уронив два подбородка на грудь. На столе, у которого склонился философ, лежала раскрытая книга.

– Ты так внезапен, князь, – вымученно улыбнулась Анастасия, поправляя волосник на голове. – Никифор рассказывал нам о греческих царях… об обычаях царьградского двора…

Договаривать не было нужды. Княгиня смущенно умолкла: Юрий подошел к столу, перелистнул страницы книги. Писано было по-гречески, но смысл красочных изображений внятен любому. На одном среди сочной зелени сада добрый мóлодец страстно обнимал девицу.

Князь захлопнул книгу.

– Ты забываешься, княгиня. – Он едва сдерживал себя. – Мужней жене не пристало… Будь добра помнить, что ты моя жена, а не потаскуха! – Юрий сорвался в крик.

Анастасия вздрогнула всем телом. Дремавшая боярыня всколыхнулась, спросонья перепугавшись.

– Спаси, Исусе!

Две другие попытались улизнуть, потянув за собой и грека.

– Стоять, дуры!