Андрей Сахаров. Наука и свобода

Моя работа в истории науки была бы невозможна без поддержки людей, поверивших в меня. Первым был мой отец, у него я учился жизни, с ним обсуждал все занимавшие меня вопросы.

Я благодарен Дэвиду Холлоуэю (David Holloway) за многолетнее стимулирующее общение и поддержку программы устной истории российской физики. Лорэн Грэм (Loren R. Graham) вселил в меня уверенность, что мне следует взяться за биографию Андрея Сахарова. Их поддержка помогла мне начать эту работу в Дибнеровском институте истории науки и техники благодаря стипендии фонда Берна Дибнера в 1993 году.

На разных этапах работы я получал великодушную помощь Дибнеровского фонда, Фонда Дж. и К. Макартуров, Мемориального фонда Дж. С. Гуггенхайма, а также Американского института физики и Совета по международным исследованиям и обмену США (IREX).

Когда щедрость благотворительных фондов иссякла, их роль взяла на себя моя жена Светлана. Самоотверженно поддерживая семейный очаг, она продолжала многолетнюю помощь в расшифровке многочисленных интервью. За это я благодарен ей и судьбе, познакомившей нас когда-то.

Мне очень хотелось бы этой книгой оправдать полученные доверие и поддержку.

В книге примечания даны в минимальном варианте. Полную версию примечаний и хронологии а также другие дополнительные материалы можно найти на интернетной странице http://ADSakharov.narod.ru/.

Замечания и вопросы прошу присылать по адресу ADSakharov@narod.ru

ВСТУПЛЕНИЕ

Андрей Сахаров был современником, соотечественником и, можно сказать, коллегой для автора этой книги. В 70-е годы я видел и слышал его на семинарах в Физическом институте Академии наук в Москве. На семинарах речь шла о теоретической физике, и Сахаров казался столь поглощенным наукой, столь открытым и мягким, что трудно было совместить этот его облик с безрассудно отважными словами и действиями академика Сахарова, о которых мне ночью рассказывали вражьи радиоголоса под завывание родных глушилок.

В конце 1979 года я последний раз оказался с ним в одной комнате — в малом зале теоротдела. Сахаров делал доклад об очень неземных материях — о ранней Вселенной, о том, каким образом симметричные законы природы могли привести к вызывающей асимметрии наблюдаемой части мироздания.

Никаких объявлений о докладе не было, поэтому пришли только «свои». И еще один человек в толстом свитере — коренастый, подвижный и сияющий лысиной. Академик Зельдович.

Сахаровский голос, как обычно, звучал не очень уверенно, как будто он думал вслух. Когда он закончил свой доклад, у доски вынырнул Зельдович и, наоборот, очень уверенным голосом стал говорить о трудностях обсуждаемого эскиза космологии. Он быстрыми, спортивными движениями писал на доске формулы и рисовал графики.

Сахаров был совсем другим. Значительно выше Зельдовича, слегка сутулый, он говорил не спеша, с паузами. Никакой спортивности в его движениях не наблюдалось. Только в одном он явно превосходил своего оппонента — писал на доске, держа мел то правой, то левой рукой. Сахаров одинаково свободно владел обеими.

Они говорили о концентрации невиданных бозонов в юной сверхплотной Вселенной. А я тогда подумал о необычно большой концентрации невидимых звезд там, у доски — шесть звезд Героя Социалистического Труда на один квадратный метр. Подумал о том, что эти два теоретика познакомились и сдружились, стали академиками и трижды героями, создавая советское ядерное оружие. Что оба они вышли из закрытого военно-научного мира на просторы Вселенной. Что, оставаясь связанными общим жгучим интересом к тайнам мироздания, очень по-разному они жили в мире людей…

Спустя несколько недель советские войска вторглись в Афганистан. Сахаров выступил с решительным осуждением. И в январе 1980 года был выслан — без суда — в город Горький, закрытый для иностранцев. Наверно, чтобы ничто его не отвлекало от проблем ранней Вселенной. А Зельдович помалкивал о таких вещах, и пришлось ему размышлять на столь возвышенные темы в шумной суете столичной жизни…

Так случилось, что именно в 1980 году физика, которая интересовала меня тогда больше всего, втащила меня в историю российской науки. Эта физика имела прямое отношение к ранней Вселенной. Я старался разобраться в одной работе молодого советского теоретика, опубликованной еще в 1936 году. Работа оставалась неоцененной. А ее автор навсегда остался молодым. Ему было 30 лет, когда его арестовали в августе 1937 года — в Разгар Большого террора. Пуля в подвале ленинградской тюрьмы поставила точку в биографии теоретика, лучше своих современников понимавшего физику самой ранней Вселенной…

Чем больше я вчитывался в пожелтевшие страницы, тем сильнее притягивала личность автора. И это притяжение привело меня 18 октября 1980 года в комнату в центре Москвы, в пяти минутах от Красной площади. Там жила вдова того самого навеки молодого физика — Лидия Корнеевна Чуковская.