Андрей Сахаров. Наука и свобода

В чем состояла подлинная цель этого визита? Ясно было, что визитер пришел с благословения властей, но просто ли он послушно выполнял данную ему инструкцию или задумана была какая-то ловушка, Сахаров не знал.

Сахаров впервые увидел автора, известного ему по сочинениям, и поразился сочетанию «наглости с какой-то почти телесной униженностью, несомненной литературной талантливости и эрудированности с полной беспринципностью, лживостью и цинизмом».

«В XIX веке я должен бы был вызвать вас на дуэль», — заявил Сахаров «совершенно серьезно, без улыбки и иронии».

^{Эту книгу выпустило в 1983 году тиражом 750 000 экз. издательство «Правда», напечатали ее шрифтом «правда» в типографии газеты «Правда» (расположенной, естественно, на улице Правды) — правда, вся правда и ничего кроме правды.}

С той же серьезностью он затем сказал историку особого назначения — прямо в лицо, что думает о его писаниях, но закончил встречу в лучших традициях пушкинского века:

Яковлев: «Вы можете подать на меня в суд. У меня есть свидетели, данные прокуратуры, суд разберется. Я говорю: «Я не верю в объективность суда в этом деле — я просто дам вам пощечину». Говоря это, я быстро обошел вокруг стола, он вскочил и успел, защищаясь, протянуть руку и пригнуться, закрыв щеку, и тем самым парировать первый удар, но я все же вторым ударом левой руки (чего он не ждал) достал пальцами до его пухлой щеки. Я крикнул: «А теперь уходите, немедленно!»

Так неожиданно пригодилась право-леворукая симметрия Сахарова — одинаково свободное владение обеими руками.

Сахаров охотно соглашался с тем, что влияние жены на него велико, только в чем?

В области военно-технического баланса, где он опирался на свои специальные знания и опыт двадцати лет работы оружейника, ее влияние ограничивалось тем, чтобы без ошибок перепечатать рукопись. Но попасть на свободу — для публикации в самиздате и на Западе — рукопись могла только с ее помощью. Первые четыре с половиной года его ссылки ей разрешалось ездить из Горького в Москву, и она пользовалась этим, чтобы переправлять рукописи Сахарова во внешний мир. При этом у КГБ не было сомнений, что это ее рук дело, в декабре 1982-го они изъяли сахаровские рукописи при ее личном обыске (с полным раздеванием) в поезде Горький — Москва. Она — мать двоих детей и бабушка троих внуков, инвалид войны — вполне сознательно брала на себя роль «связника» с внешним миром. В их обстоятельствах других кандидатов на эту роль и не было.

По убеждению Сахарова, опасность термоядерной войны только в краткосрочной перспективе рождалась военно-техническим противостоянием сверхдержав и неустойчивостью этого равновесия страха. Но по-настоящему стратегической проблемой было само противостояние, чреватое всемирным самоубийством. Решение Сахаров нашел в области, кажущейся бесконечно далекой от ракетно-ядерных дел, — в соблюдении прав человека.

Именно здесь на Сахарова влияла его жена. В области прав человека жертвой, защитником и экспертом мог стать каждый, кто сумел не привыкнуть к привычному бесправию, иными словами — сумел сохранить чувство собственного, и не только собственного, достоинства. Экспертом тут может стать каждый, кто принимает без доказательства, как самоочевидную истину, что все люди наделены «определенными неотъемлемыми правами, в том числе правом на жизнь, свободу и стремление к счастью».[500] Эта истина, прежде чем попасть в Декларацию независимости Соединенных Штатов Америки 4 июля 1776 года, была выстрадана человеческой историей.

Для Сахарова, его жены и их друзей стремление к счастью включало в себя утверждение этой истины в их родной стране.

Права человека фигурируют уже в сахаровских «Размышлениях» 1968 года, но по-настоящему там работает лишь одно право — право на интеллектуальную свободу. В среде вольномыслящих диссидентов доля людей с чувством собственного достоинства явно превышала среднее по стране. И в этой среде Сахаров расширял свое понимание проблемы прав человека, в частности, в деятельности Комитета прав человека, основанного осенью 1970 года.

Чем именно способствовала Елена Боннэр? Глубоко мыслящий физик-теоретик умел понимать очень сложные явления в науке, технике и стратегическом оружии, но своим общественным положением и психологическим складом был изолирован от многих простых явлений обыденной советской жизни. Быть может, особенно важна была ее роль именно в настоящем знакомстве с конкретным человеческим — сплошь и рядом бесчеловечным — устройством этой жизни. Такое эмпирическое знание и теоретическое осмысление привело его к очень общему и в то же время практическому выводу: