Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

В дневнике, начатом Андреем 10 января 1986 года и названном «Мартиролог», на обложке летит по волнам легкий парусник. В тот день врачи оставили ему всего три недели жизни.

«Пугает ли меня смерть? — размышлял Андрей в документальном фильме Донателлы Баливо, посвященном его творчеству. По-моему, смерти вообще не существует. Существует какой-то акт, мучительный, в форме страданий. Когда я думаю о смерти, я думаю о физических страданиях, а не о смерти как таковой. Смерти же, на мой взгляд, просто не существует Не знаю… Один раз мне приснилось, что я умер, и это было похоже на правду. Я чувствовал такое освобождение, такую легкость невероятную, что, может быть, именно ощущение легкости и свободы и дало мне ощущение, что я умер, то есть освободился от всех связей с этим миром. Во всяком случае, я не верю в смерть. Существует только страдание и боль, и часто человек путает это — смерть и страдание. Не знаю. Может быть, когда я с этим столкнусь впрямую, мне станет страшно и я буду рассуждать иначе… Трудно сказать».

Фильм был снят, когда Андрей еще не был болен или не знал о своей болезни. Но и после того, как он узнал о том, что стоит на пороге смерти, по-другому рассуждать он не стал.

Он попросил отвезти его в Италию, в небольшое приморское местечко Кала-Пиккола. Это были странные дни — дни прощания с солнечным миром, которым он всегда пренебрегал, так и не успев полюбить такое банальное, «открыточное» теплое море.

Он лежал один в башенной комнате. С удовольствием, но редко, допускал к себе сына и каменщика, с которым обсуждал постройку дома в Сан-Грегорио.

Внизу на залитой солнцем террасе царила атмосфера праздничного отдыха. Друзья, дети шумно наслаждались морем, делая вид, что ничего особенного не происходит, не лежит, устремив взгляд в потолок, худющий «подросток» с повязанной на лысом черепе банданой. Знаменитый на весь мир режиссер, подаривший миру на долгую память Ивана, Андрея Рублева, Сталкера, Криса Кельвина. Где-то в других местах друзья собирали для смертельно больного Тарковского деньги. Он слушал шум, доносящийся снизу, ловил шелест набегавших волн, силясь вернуть себе «Белый, белый день» и серебристый тополь, и млеющий в июльской теплыни огород в Юрьевце… А ларец, унесенный в детстве из Симоновской церкви, так и не откопал… Выходит, не исполнил обет. И многое еще, что хотел сделать, не успеет теперь…

— Вам пора второй укол делать, Андрюшенька, — вошла Лариса, присела рядом, наполняя шприц. Не спросила, видела сама по обкусанным губам мужа, что морфий уже плохо помогает. — Сейчас уснете…

Уснул, но скоро взвыл от нахлынувшей боли. Уколы приносили короткое облегчение. Пришлось вернуться в Париж.

5 декабря 1986 года Тарковский записывает в «Мартирологе»: «Вчера мне сделали химиотерапию в третий раз. Чувствую себя отвратительно. Не может быть и речи о том, чтобы встать с кровати или даже приподняться. Шварценберг не знает, что делать, потому что не знает, откуда берутся ужасные боли. Фильм с успехом идет в Англии, в США. Невероятно хорошие отзывы. Японцы организуют какой-то фонд помощи, но им надо объяснить, почему такой знаменитый режиссер так беден».

Его больничная палата невелика, но с большим окном. Каждый день приходит Лариса. Молча сидят в уголке и тихо уходят друзья. Кто-то разложил на подоконнике его любимые камешки, которые он собирал на побережье острова Готланд. Вечные, вечные спутники такого бренного человека… И боль, и страх, и горечь умирания… Их он боялся. А смерти… смерти нет…