Андрей Туполев

Андрей Николаевич пробыл в Бутырской тюрьме около года. Вспоминая об этом в дружеской беседе с Кербером, он говорил: «Знаешь, такой тупой маньяк долдонит, а я стою, ноги болят, глаза закрываются – спать хочется, стою и думаю: кажется, всю жизнь только и делал, что строил для них самолеты, нет, не для них, для своей страны. Конечно, были просчеты, не все удавалось, но ведь без этого в жизни не бывает. Знаешь, я очень люблю строгать ножичком палки. Строгаешь, строгаешь, иной раз такую мерзопакость выстругаешь – оторопь возьмет, плюнешь и выбросишь. Так ведь это палка, а самолет-то – посложней… Кроме того, дадут задание, а затем давай его уточнять. Баранов – одно, Рухимович – другое, Алкснис – свое, Ворошилов – свое, Орджоникидзе – опять что-то новое, и наконец доложат ему (имея в виду руководство), а оттуда еще что-то неожиданное… И вот после этого как посмотришь на вывезенную в поле машину, как увидишь, что дострогали ее до ручки, так и остается одно – делать новое».

Казалось бы, с чего такая неблагодарность? За что такие страдания? На свободе Туполев приходил на аэродром раньше всех, раньше включался в работу. Каждое его изобретение не из тщеславия, не для себя, а для любимой советской науки, чтобы стране было чем гордиться. Он беззаветно любил и почитал свою Родину. Дочь Юля вспоминала об отце: «Он всегда воспитывал нас с братом патриотами своей страны, подразумевая, что любить надо ту страну, которая есть». Но «благодарность» власти на этом не закончилась. Андрея Николаевича перевели в специальную тюрьму – особое техническое бюро при НКВД СССР. В кабинете, на прежнем месте Туполева, уже восседал Г. Я. Кутепов.

Карцера в здании не было, поэтому провинившихся увозили обратно в Бутырку. Кормили здесь намного лучше. Исхудавшие, бледные жертвы репрессий в спецтюрьме стали наконец обретать человеческий облик. Охранники здесь были профессиональные – из Бутырки. Они строго следили за поведением заключенных, за соблюдением режима и отлично продумали изоляцию от внешнего мира.

Режим дня в спецтюрьме.

Койка Андрея Николаевича стояла в углу. Соседями его были авиаконструкторы С. М. Егер и Г. С. Френкель. По вечерам у кровати Туполева собирались коллеги. Он сидел, поджав по-турецки ноги в теплых шерстяных носках. Бумагу здесь не выдавали во избежание утечки информации. Чертежи будущего самолета приходилось делать на листах фанеры.

Надо сказать, что Андрей Николаевич многие вещи объяснял доступно и метко. Иногда не обходилось и без грубо просторечных слов: «мотогондолу к крылу говном не приклеишь», «это не стержень, а сопля»… А когда следят за каждым твоим шагом, еще труднее держать себя в руках.

«Речь его всегда была красочной, образной, точной и предельно доходчивой, – вспоминала коллега Туполева, О. И. Полтавцева. – Поговаривали, что русским языком он пользуется во всем его необъятном богатстве, прибегая подчас к оборотам отнюдь не литературным. Мне, однако, ни разу не довелось в этом убедиться: в отношениях с женщинами Андрей Николаевич был безукоризненно корректен и неизменно галантен: не было случая, чтобы он забыл пропустить даму у дверей, предложить ей сесть, когда она входила в его кабинет. Как-то раз сгоряча при мне чертыхнулся, разговаривая с кем-то по телефону. Повесив трубку, взглянул на меня: «Извини, милая».

Андрей Николаевич, конечно, часто ругал своих подчиненных и за словом в карман не лез. Иногда использовал нецензурную лексику и с гордостью говорил подопечным: «Ну что вы ругаетесь, что стараетесь, что пыжитесь? Лучше меня все равно не выругаетесь!» Но ни заказчики, ни родные никогда не слышали от него брани. Откровенно ругался он лишь при тех, кого это радовало (были такие), и с теми, кто заслужил.

Уже в последние годы жизни, при встречах с теми, кто, бывало, с ним работал, случались такие диалоги:

– Андрей Николаевич! А помните, как вы нас ругали?!

– Так ругал-то, наверное, за дело? – отвечал Туполев с ехидной улыбкой.

– О-о-о! Еще как за дело!

Но не за дело провел годы Туполев в заключении. Несмотря на случившуюся несправедливость, Туполев трудился в поте лица. Покусывая заусенцы у ногтей, он думал над очередным проектом самолета. Не хватало любимых и родных. Жена в тюрьме. Дети голодают. Отняли даже близкую сердцу вещь – складной ножик, которого так не хватало в работе.

Каким-то чудом не подверглись репрессиям А. А. Архангельский, П. О. Сухой, И. Ф. Незваль. Но и им было нелегко. Архангельский вспоминал, какой страх вызывал стук в дверь. Он мало ел, плохо спал, нервы были расшатаны.

Как-то весной заключенных повезли на испытания самолета. На площади Преображенской Заставы у автобуса прокололась шина. Неподалеку гуляла шайка мальчишек. Увидев автобус с заключенными, они подобрались поближе. Самый смелый вскрикнул: «А мы знаем, кто вы!» «Ну кто же мы?» – спросил с любопытством Туполев, сидевший возле двери. «Жулики!» – послышалось в ответ.

После этого Андрей Николаевич часто говорил подчиненным: «Ну, жулики, пошли» или «Давайте, жулики, обмозгуем». Слова дерзкого мальчишки, кажется, ранили старика.