Андрейкин дедушка – хулиган

Поравнявшись с первыми дворами, он поморщился: в нос ударил запах краски. Все до одного алексеевцы, как обычно, оставили дело политической важности на вечер самого последнего дня…

За созвездием Гончих псов

Но был в селе человек, который и не думал ничего красить. И вовсе не потому, что у него не наблюдалось ни забора вокруг ветхой избушки, ни овец, ни кур. Просто до политики и всяких важных персон ему отродясь не было никакого дела.

Уже давно стемнело, а он все сидел на завалинке на краю села, не двигая ни единым мускулом.

Далеко-далеко, за созвездие Гончих псов забросил глаза пастух Витька.

С самой макушки вселенной смотрело на него прекрасное женское лицо. Загвоздка была в том, что оно принадлежало коренной жительнице Земли.

– Японский поп! – с чуждой своей суровой натуре нежностью то и дело приговаривал Овечий царь.

Ему хотелось бесконечно повторять имя глядевшей с космических кущ дамы. Но с губ слетали почему-то одни японские попы, до которых Витьке в эту ночь не было абсолютно никакого дела.

Тем временем к пригорку, на котором одиноко восседал пастух, неслышно подкрался Ядрён Батон со своей собачкой Акулиной.

Витька энергично дернулся: неслышно подошедшая Акулина укусила его в спину. Овечий царь даже не ругнулся. В Алексеевке уже привыкли к тому, что Акулина грызла всех, кого Ядрён Батон удостаивал вниманием.

Батону было около тридцати годков. Последние десять из них он считался самым завидным женихом на три ближайшие деревни. Когда-то у парня были и имя и фамилия, как у всех. Но их давно и безвозвратно забыли. Так как ничего героического за свою жизнь Батон не совершил, то кличку ему дали не за заслуги, а за сдобную телесную форму – пузцо булочкой.

– Ну и здравствуй, блошиный корм! – прохрипел Батон, нависая над Витькой сзади. – Драться будешь?

– Канделябр тебе в дышло, – беззлобно ответил Витька.

– Ну и ладно, – присел рядышком Батон. – Ты мне тоже сегодня очень нрависся. Видал Ленку?

При этих словах Овечий царь снова дернулся. Но Акулина тут была не при чем: она кусала только один раз.

Батон подсел ближе:

– Говорят, ее физиономия аж в Москве на рекламных щитах висит. Маму, говорит, навестить приехала. Ох, конфетка!

Тут к превеликому удивлению Батона Витька вдруг вскочил на ноги и мустангом ускакал в поле.

Их с Батоном бывшая одноклассница Ленка и была той самой дамой, которая рассматривала Витьку с вершин небосвода только что. Не далее как позавчера вечером она прикатила в Алексеевку с маленьким сынишкой, тем самым озорником Андрейкой, в гости к родителям.

И свистел ветер в лопушистых ушах Витьки, хотя на дворе стоял мертвый штиль. Пушечным ядром вспарывая покой июльской ночи, Витька бежал и вопил на ходу что есть мочи:

– Куды? Куды?

Нет, не рассудком, скорее всей своей наивной полудетской натурой Витька чувствовал, что нет у него никаких шансов даже заговорить с Ленкой. Она ж расхохочется от одного его вида!

Парень давно привык к тому, что его маленькая никому не нужная родина медленно ветшает. И он с друзьями отживает вместе с ней. Старики давно смирились с этим, но сердца немногих оставшихся здесь молодых эта несправедливость каждый день грызла голодной цепной собакой.

Так больно Витьке не было еще никогда. Он бежал и бежал в непроглядную темноту, пока не свалился в тот самый окоп, из которого его недавно извлекли…

До последней капли крови

– Японский по-о-оп!!!

От вопля, исторгнутого в полях, ужинавшие в саду в компании Андрейки Сережка и Сашка едва не проглотили ложки.

– Как вы понимаете, вторжение началось! – мрачно объявил Сашка. – Стоим до последней капли крови!

– Да ладно тебе малышню пугать, – Ленка потрепала «милитариста» по макушке и полной грудью вдохнула отравленный краской воздух.

Второй день её переполняло какое-то волшебное, давно забытое чувство. Но слово для него она нашла лишь сейчас.

За те пять лет, с тех пор как уехала в столицу, она впервые чувствовала себя живой.

– Вот так и живем, – тяжело вздохнула баба Катя, мать Ленки. – Деградирует деревня, вымирает. Никому мы не нужны…

– Удивительно, – вдруг сказала Ленка, – как много живых в этой умирающей деревне!

Никто из сидящих за столом в этот тихий июльский вечер её, разумеется, не понял.