Андроид Каренина

Приехал новый доктор, Сократ и Татьяна были заранее спрятаны в комнате Левина и Кити. Доктор был не тот, который лечил Николая Левина и которым тот был недоволен. Он прослушал больного, проконсультировался со своим II/Прогнозисом/М4, прописал лекарство и с особенною подробностью объяснил сначала, как принимать лекарство, потом — какую соблюдать диету. Он советовал яйца сырые или чуть сваренные и сельтерскую воду с парным молоком известной температуры.

— Но что с ним? — спросил Левин, сжимая руки.

— Это, безусловно, уникальный случай, — начал доктор, осторожно взглянув на живот больного, который то и дело выпячивался и спадал, словно внутри него сидела лягушка, силящаяся выпрыгнуть наружу, — однако я должен уведомить вас, что не имею ни малейшего представления, что это может быть.

Когда доктор со своим II/Прогнозисом/М4 уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду же, с которым он посмотрел на нее, Левин понял, что он хвалил ее. Он подозвал и Катю, как он звал ее.

— Мне гораздо уж лучше, — сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.

— Теперь переложите меня на левую сторону и идите спать, — проговорил он.

Глава 12

На другой день больного причастили и соборовали: с выставленным вперед крестом священник опасливо стоял в метре от постели больного. Во время обряда Николай Левин горячо молился. Он пытался сфокусировать свои большие глаза на поставленный на ломберном, покрытом цветною салфеткой столе образ, но попытки его не приносили желаемого результата: глаза вращались в противоположные друг другу стороны. Левину мучительно больно было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки, с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на туго обтянутый лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую грудь, которые уже не могли вместить в себе той жизни, о которой больной просил. Во время таинства Левин молился тоже и делал то, что он, неверующий, тысячу раз делал. Он говорил, обращаясь к Богу: «Сделай, если ты существуешь, то, чтоб исцелился этот человек (ведь это самое повторялось много раз), и ты спасешь его и меня».

Когда священник ушел, из укрытия показался Сократ. Левин загрузил в его Нижний Отсек ту же молитву, полную надежд и ожиданий, и запустил ее, чтобы проигрывать снова и снова.

После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, а живот более не вздувался. Николай улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, разогретый на простой I/Конфорке/1, и попросил еще котлету.

Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении. И даже Карнак счастливо и резко заскрипел, а его мутные от грязи глаза осветились радостными оранжевыми искорками.

— Ему лучше?

— Да, гораздо.

— Удивительно.

— Ничего нет удивительного.

— Все-таки лучше, — говорили они шепотом, улыбаясь друг другу.

Обольщение это было непродолжительно. Больной заснул спокойно, но через полчаса его разбудил сильный кашель, сопровождаемый резким выпячиванием — на этот раз набухал не только живот, но и все тело — от шеи до бедер. И вдруг действительность страдания, без сомнения, даже без воспоминаний о прежних надеждах, разрушила их в Левине и Кити и в самом больном.

В восьмом часу вечера Левин с женою пил чай из I/Самовара/64 в своем номере, когда Марья Николаевна, запыхавшись, прибежала к ним. Она была бледна, и губы ее дрожали.

— Умирает! — прошептала она. — Я боюсь, сейчас умрет.

Оба побежали к нему. Он, поднявшись, сидел, облокотившись рукой, на кровати, согнув свою длинную спину и низко опустив голову.

Он лежал на кровати, постоянно ворочаясь, его живот надувался и вновь сморщивался, на шее и руках проявилась новая сетка язв, длинная спина была изогнута, а голова низко опущена.

— Что ты чувствуешь? — спросил шепотом Левин после молчания.

— Чувствую, что это внутри меня, — с трудом, но с чрезвычайною определенностью, медленно выжимая из себя слова, проговорил Николай. Левин подумал, что Николай говорил о смерти, скрывавшейся внутри него и определенной, в конце концов, уничтожить его.

— Почему ты думаешь? — сказал Левин, чтобы сказать что-нибудь.

— Внутри, внутри меня, и оно хочет вырваться наружу, — повторил он. — Оно должно выбраться. Это конец.

Марья Николаевна подошла к нему.

— Вы бы легли, вам легче, — сказала она.

— Скоро буду лежать тихо, — проговорил он, в это время из тела его вылез огромный пузырь и начал надуваться, — когда умру.