Андроник Комнен

Тем не менее городские площади с раннего утра до поздней ночи были переполнены толпами народа, который находился в каком-то боязливом ожидании. Ежеминутно распространялись тревожные слухи об императоре, о котором одни рассказывали, что он опасно болен, другие, что он заперт во дворце и что с ним обращаются как с узником.

Действительно, юный император не выходил больше из своих покоев. Алексей стал неузнаваем с того ужасного дня, когда он собственноручно подписал смертный приговор своей матери и, затем, не помня себя от горя, упал без чувств к ногам Андроника. Лицо его приняло тот блеклый сероватый оттенок, который свидетельствует или о телесном недуге, подтачивающем организм, или о неизлечимом нравственном страдании. Он перестал обращать внимание на себя; гребень больше не касался его волос; он не хотел никого видеть, ни с кем говорить.

Андроник появлялся несколько раз в день в императорских покоях; и каждый раз, при виде его, несчастный отрок поднимался с места, дрожа всем телом, как будто внезапно пробужденный от сна страшным видением.

Императорский дворец в Филопатиуме был покинут, двор переселился во Влахернский дворец, где императора окружала новая обстановка.

На площади Тавриса перед колонной Феодосия Великого возвышалась статуя императрицы Марии. Император Мануил воздвиг в честь своей супруги эту статую, изображавшую несчастную женщину во всем блеске красоты и молодости.

Перед этой статуей стояла многочисленная толпа и внимательно рассматривала черты лица прекрасной женщины, так печально кончившей свое существование. Пока Мария была жива, народ не любил ее; но ее ужасная смерть смягчила сердца константинопольцев; во взорах, обращенных на статую, виднелось искреннее сострадание; каждый невольно жалел о грустной судьбе могущественной, красивой императрицы.

— Как она была хороша собой! — заметил один в толпе. — Какие правильные и благородные черты лица!

— Тем не менее, сколько злобы и коварства было в этом прекрасном теле! — возразил другой.

— Я готов почти биться об заклад, — сказал первый, — что несчастную императрицу обвинили напрасно. Может ли порочная душа быть в таком прекрасном теле?

— Тут не может быть и речи о напрасном обвинении! — воскликнул другой. — Разве она не поддерживала тайных сношений с венгерским королем и не обещала открыть ему ворота столицы? Разве она не намеревалась отравить своего собственного сына, нашего милостивого монарха? Не она ли хотела помешать прибытию Андроника?..

— Что сталось бы с нами, — сказал третий, — если бы Андроник не был тем храбрым и решительным человеком, каким мы его знаем? Несомненно, мы были бы обращены в рабов жестокого венгерского короля, или находились бы в руках латинян, которые давно стремятся к этому.

— Нельзя отрицать, — добавил приверженец Андроника, — что прибытие храброго полководца было нашим спасением. Только предатели могут говорить что-либо против человека, который обещает так много хорошего и намеревается возвратить Византийской империи прежнее могущество и блеск.

— Не советую доверять льстивым словам и обещаниям, — возразил первый. — Мы уже не раз слышали от многих всевозможные обещания, но кто думал исполнять их? Я не защищаю ни ту, ни другую сторону, но люблю говорить правду и открыто высказываю свое мнение. Хотел бы я знать, на каком основании держат нашего императора под такой строгой охраной? Со дня смерти своей матери, — продолжал он, — император совсем изменился; он не ест, не пьет, проводит целые дни в своей комнате и при этом имеет такой вид, что на него жалко смотреть. Мне рассказал это под величайшим секретом старый придворный лакей, который служил еще при императоре Мануиле и любит нашего молодого государя, как свое родное дитя.

— Разумеется, — заметил другой, — смерть матери должна была неизбежно произвести страшное впечатление на нежную душу мальчика.

— Это само собой, но еще больше мучит его то обстоятельство, что он должен был собственноручно скрепить смертный приговор своей подписью. Ему постоянно мерещится окровавленный труп матери, и он нигде не находит себе покоя.

— Жаль, сердечно жаль бедного императора!

— Да избавит нас небо от большего несчастья…

Разговор был прерван внезапным появлением группы рабочих, с молотками и железными ломами, которые, в сопровождении отряда вооруженных людей, направились к тому месту, где столпился народ.

— Посторонитесь! Прочь с дороги! — кричал, разгоняя толпу палкой, человек, который, по-видимому, распоряжался рабочими. — Посторонитесь! Мы присланы сюда по повелению императора!

Толпа пропустила рабочих, которые принялись разрушать статую императрицы.

— Что это значит? — спрашивали друг друга удивленные зрители.

Распорядитель рабочих счел нужным разрешить недоумение толпы.

— Статуя преступницы, — сказал он, — не может быть долее терпима; она бесчестит и оскверняет наш святой город! Воля императора, чтобы навсегда исчезло изображение женщины, изменившей своему государю и родине…

Народ молча смотрел на разрушение статуи.