Андропов

Сторонники Андропова, подозрительные, ожесточенные долголетней борьбой за власть, ревниво отнеслись к своим прерогативам: вопреки требованию партийного протокола, они не захотели ввести Рыжкова в Политбюро. Это лишало протеже Андропова возможности руководить оборонной промышленностью, — не исключено, что по настоянию Устинова: он уже удобно расположился в качестве И.О. Председателя Совета Обороны в одном из кресел Генсека, а теперь выбивал из-под контроля военную индустрию. Андропов вынужден был уступить. Эта уступка не означала поражения. Однако власти Генсека присуща собственная динамика развития, отчужденная от воли и устремлений субъекта — она должна была вознести и вознесла Андропова уже весной 1983 года в Председатели Совета Обороны. Эта динамика вела и ведет Андропова к реализации его честолюбивых замыслов — хотя, возможно, не всех и, скорей всего, не всех сразу. Тем не менее, пока что укоренившаяся в Политбюро геронтократия торопилась поставить новому Генсеку как можно больше палок в колеса: на том же заседании Политбюро было наложено фактическое «вето» на его стремление произвести быструю смену партийно-государственной верхушки — были оставлены открытыми для последующих политических пасьянсов вопросы о назначении двух секретарей ЦК, Председателя Президиума Верховного Совета, Председателя Совета Обороны. Под угрозой срыва оказывалась намечаемая Андроповым программа социального переустройства: чистка кадров, реорганизация государственных учреждений, реформы с учетом опыта восточно-европейских стран, предполагаемая система мер по укреплению трудовой морали и дисциплины. И Андропов решает действовать в обход Политбюро. Он апеллирует к Пленуму ЦК, открывшемуся 22 ноября 1982 г. — попытка в чем-то наивная, с известной степенью риска: ведь члены ЦК, связанные системой служебной зависимости от Политбюро, не обладают свободой принятия решений. Постановления Пленума заблаговременно составляются Секретариатом и, как правило, выносятся на пленарное заседание всего лишь для формального одобрения. Тонко разбираясь в механизмах функционирования партийной системы, Андропов тем не менее попытался использовать трибуну Пленума — не столько в целях ревизии решений Политбюро (такое удалось в советской истории лишь однажды: Хрущеву в 1957 г. /51/), сколько для того, чтобы продемонстрировать партийным активистам и технократии в экономическом руководстве, что он решителен, смел и не теряет голову в критических обстоятельствах — это должно было импонировать молодым и стремящимся к переменам.

Возможно, он верил сам и стремился убедить Пленум в том, что он — единственный человек, способный вывести страну из экономического кризиса и спасти ее от грядущих политических катастроф. В своем первом докладе, произнесенном на заседании Пленума 22 ноября, новый советский лидер стремился показать членам ЦК, что он — хозяин, а не просто руководитель. Хотя Андропов время от времени ссылался на мнения других членов Политбюро, весь стиль его выступления подчеркивал независимость и самоуверенность нового Генсека. В отличие от Брежнева и Хрущева, которые любили монотонные, нудные и длинные речи, Андропов говорил сжато, четко, ясно, без избитой напыщенной фразеологии, а порой — и резко. После нескольких вступительных фраз о стремлении ускорить темпы развития экономики и увеличить национальный доход, после двух-трех дежурных замечаний о важности повышения интенсивности народного хозяйства и эффективности труда (что заняло в целом не более 3–4 минут) Генсек перешел к сути: к анализу бюрократических методов руководства и управления, к критике производственных потерь, к осуждению лености и пассивности, которые превратили советскую экономику в застойную и нерентабельную.

Хрущев любил выступать против хозяйственной инерции, Брежнев нередко говорил о нединамичности управления. Но никогда ни один советский руководитель не произносил такого жесткого и ясного приговора советской системе, как это сделал Андропов, хоть опирался он на неверные предпосылки и оставался в плену неправильных выводов. До него советские руководители, чтобы не представлять действительность слишком мрачной, старались больше подчеркивать достижения, а он заявил открыто: «По ряду важнейших показателей плановые задания за первые два года пятилетки оказались невыполненными». И далее еще более категорично: «Производительность труда растет темпами, которые не могут нас удовлетворить».

Вся последующая речь Генсека убедительно рисовала картину полного развала и глубокого кризиса советской промышленности и сельского хозяйства: планы «выполняются» (точнее было бы заметить — вовсе не выполняются) ценой «больших затрат и производственных издержек», руководители (Андропов сказал осторожнее — «кое-кто») «не знают как взяться за дело», не действуют механизмы управления и планирования (в устах Андропова это звучало как «необходимость совершенствования всей сферы руководства экономикой») /52/.