— Ступай в светлицу Никиты, крайняя от лестницы, там все собрались.
Едва открыв дверь, Кабаржицкий тут же отпрянул в полном изумлении. Все остававшиеся с ними нижегородцы, переодетые в ангарские кафтаны, сидели на лавках, сундуках, стояли у кровати и в весьма бодром состоянии.
— Проходи, Владимир, присаживайся, — заулыбался входящий следом Грауль. — Мужики, ну что, выбор учинили?
— Да, Павел Лукич, о попе Саве.
— Ну и отлично, всё, ждём. — Павел оставил дверь чуточку приоткрытой и прошёл в середину комнаты.
— Думаешь, они к нам наверх пойдут? — Владимир вопросительно посмотрел на Грауля.
— Уже, наверное, пошли. А ты бы, будучи государевым человеком при исполнении, не захотел бы пошарить у нас в сундуках? — отвечал Грауль. И после некоторой паузы, подмигнув, продолжил: — Мне Есенька, холоп хозяйский, докладывает, если кто на горизонте появляется. Тихо!
Павел неслышно подошёл к двери и прислушался к скучающей тишине спящего терема.
— Идут, начинайте, — одними губами сказал глава посольства.
Мужики, подобравшись, с совершенно серьёзными лицами начали выводить:
Грауль неспешно поднимал руку — нижегородцы пели громче и громче:
Спустя несколько минут в отворившуюся дверь светлицы заглянуло конопатое лицо информатора главы посольства:
— Ушли, Павел Лукич! Во дворе у конюшен они!
— Молодец, Есений! Заходи к нам.
Грауль покопался в своём рюкзаке и вскоре извлёк оттуда двух стеклянных дельфинчиков голубоватого и розового оттенков и вручил оных мальчишке:
— И сестрёнке своей подаришь!
Глаза Есеньки расширились от удивления, схватив подарок, он помчался к боковой лестнице терема, что вела на задний двор. В каморке под нею жил мальчишка-сирота со своей сестрой и дед Фома, печник хозяйский, бывший брату с сестрой вместо отца и матери. Граулю Есений понравился, — бойкий и пронырливый мальчуган сразу же пошёл на контакт и теперь с успехом шпионил на ангарцев. Павел уже подумывал забрать его вместе с сестрой с собой на Ангару. Интересно, думал он, есть ли тут практика усыновления?
Вопреки обыкновению, царь и самодержец Всероссийский пожелал видеть прибывших в столицу ангарцев уже на четвёртый день их пребывания в Москве. Послы Ангарского княжества, остановившиеся по наказу Михаила Фёдоровича подальше от любопытных глаз, на постоялом дворе в Замоскворечье, не ждали такой оперативности. Поэтому внезапно влетевшая в спешно открываемые служками ворота постоялого двора кавалькада всадников и два крытых возка стали для них полной неожиданностью. Один из всадников спешился и подошёл к крыльцу терема, на котором стояли, как ему показалось, несколько холопов ангарского посольства. Один из них был с выскобленными лицом, на немецкий манер. Более ничем они не выделялись, посему царский гонец не стал искушать судьбу и поговорил сначала с Матвеем, вмиг появившимся перед ним хозяином постоялого двора. Затем гонец спросил ангарского посла Павла Лукича Грауля, графа Усольского. Павел подался вперёд, выйдя к удивлённому царскому гонцу. Представившись подьячим Посольского приказа Афанасием Жаровым, он слегка склонил голову и объявил о воле государя Всероссийского. А изволил тот потребовать немедленного прибытия ангарцев в его палаты.
Глава 16
ПЁТР КАРПИНСКИЙ, АНГАРСКИЙ ПОСОЛ.
К рассвету мы удачно, прячась от редких ночных патрулей стрельцов, охранявших покой горожан, добрались до имения Савелия Игнатьевича Кузьмина неподалёку от Москва-реки. Неожиданно для нас дворовые собаки москвичей стали большой проблемой нашего отряда. Нужно было предельно осторожно пробираться в темноте, узкими проулками, что вились меж высоких заборов, опасаясь истеричного лая лохматых кабыздохов. А они могли привлечь внимание не только дворни, но и стрельцов, стоявших на важнейших улицах у рогаток. Сто потов с меня сошло, пока мы наконец добрались до нужного места. Купец явно не ждал гостей, поэтому мы простояли у потемневшего от времени забора довольно продолжительное время, прежде чем заспанный дворовый холоп открыл нам ворота, узнав голос Кузьмина-младшего, да прежде успокоил и посадил на цепь собак.
Наконец-то! А то я уже начинал просчитывать варианты того, куда податься двадцати четырём мужикам с тремя немаленькими ящиками с широкой проездной улицы.
— Давай, давай, мужики, торопись! — понукал я, оглядывая просыпающиеся дворы.