Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри.

Леди считала, что вежливость превыше всего, а потому наотрез отказалась сообщить новому знакомому, что приняла его за другого, более приятного обитателя пансионата. К несчастью, худшие опасения оправдались в полной мере. Путешествие Джонсон начал со ссоры с возницей, а весь путь посвятил рассуждениям о налоговой системе. Хозяину таверны поведал все, что думает о немецкой кухне, а потом потребовал открыть все окна. Один из членов нашей компании, немецкий студент, затянул песню «Германия, Германия превыше всего!», и в результате разгорелась жаркая дискуссия о месте чувства в литературе. Джонсон завершил спор резким осуждением тевтонского характера в целом. Мы не танцевали. Джонсон заявил, что, разумеется, может говорить только от своего имени, но лично он считает, что созерцание дам и мужчин средних лет, прыгающих в обнимку, словно малые дети, наводит на окружающих тоску. Несдержанное поведение естественно только для молодежи, так пусть молодые и веселятся. Лишь четверо из нашей компании могли с некоторой долей вероятности отнести себя к возрастной категории «до тридцати», но они сжалились над остальными и не стали демонстрировать собственное превосходство. Обратную дорогу Джонсон оживил глубокомысленным анализом полученного удовольствия, разобрав по пунктам, на чем именно основывались приятные впечатления и из каких конкретных компонентов состояли.

И что же? Желая узурпатору спокойной ночи, наша очаровательная хозяйка поблагодарила его точно в тех же выражениях, с какими обратилась бы к Томпкинсу — достойнейшему из достойных, чье безупречное чувство юмора и несомненная, безошибочная тактичность сделали бы день поистине незабываемым.

Каждый получил причитающееся по праву!

Мы дорого платим за стремление к искренности. Например, с некоторых пор окончательно утратили возможность с благодарностью принимать похвалы в свой адрес: признание просто обесценилось. Случается, люди крепко жмут мне руку и сообщают, что с удовольствием читают мои книги. Но теплые слова лишь раздражают. Не то чтобы я недооценивал комплименты — на подобное высокомерие не способен никто. Нет, я просто не верю, что собеседники говорят то, что думают. То же самое они сказали бы, не прочитав ни строчки из написанного тем автором, которому старательно льстят. Если я захожу к кому-нибудь домой и вижу, что на диване вверх обложкой лежит раскрытая книга, написать которую судьба приказала именно мне, то в мозгу немедленно зарождается подозрение. Вполне возможно, что накануне моего появления между хозяином и хозяйкой произошел следующий диалог:

— Не забудь, завтра должен прийти этот Дж…

— Завтра? Неужели нельзя было сказать пораньше?

— Говорил еще на прошлой неделе. Вечно ты все забываешь!

— Нет, не говорил. Я бы запомнила. Он что-то собой представляет?

— Ничего особенного. Всего лишь пишет книги.

— Какие книги? Хотя бы приличные?

— Разумеется, приличные. Иначе я бы его не пригласил. Сейчас эти люди ходят из гостиной в гостиную. Кстати, у нас найдется хоть одно из его сочинений?

— Вряд ли. Впрочем, надо посмотреть. Если бы сказал раньше, можно было бы заказать.

— Ничего, я как раз собираюсь в город. Заодно по дороге загляну и в книжный.

— Денег жалко. Может быть, лучше взять в библиотеке?

— Нет, давай купим. Так солиднее. Ничего, потом подарим кому-нибудь на день рождения.

С другой стороны, диалог мог звучать и иначе. Например, хозяйка вполне могла бы воскликнуть:

— О, как я рада, что он придет! Давно мечтала познакомиться!

Возможно, она с нетерпением ждала выхода моего нового романа и купила книгу едва ли не в день публикации. А теперь читает уже во второй раз, но отвлеклась и случайно забыла в любимом уголке дивана. Увы, привычка к лицемерию и осознание всеобщей неискренности свела все комплименты к пустым, ничего не значащим формулам. В одной гостиной меня увлекла в сторонку знакомая леди. Только что прибыл главный гость — маститый писатель.

— Скажите, — потребовала леди, — что он написал? Мне совсем некогда читать.

Я уже собрался ответить, как в разговор вклинился один заядлый шутник.

— «Монастырь и семейный очаг», — поведал он. — А еще «Адама Бида» (тому, кто случайно забыл, напоминаю: первое произведение принадлежит перу Чарлза Рида, а автор второго — Джордж Элиот).

Остряк хорошо знал мою собеседницу. Она отличалась добрым сердцем, но слегка сумбурным складом ума. В тот вечер известному сочинителю пришлось выслушать пространную хвалебную речь в адрес каждого из этих романов. Они оказались в числе тех немногих, которые она сумела прочитать, так что комплименты не потребовали особых усилий. Впоследствии леди призналась, что нашла литературного льва весьма приятным, но…

— Если не считать того, — добавила она со смехом, — что он слишком много о себе воображает. Представляете, заявил, что считает обе книги шедеврами англоязычной литературы.