Ангел, автор и другие

Я чувствую, что мог бы быть отличным философом, если бы только меня оставили в покое разные сборщики податей, налогов, водопроводные и газовые общества, критики и тому подобные несносные люди и учреждения. Лично я охотно готов ни на что не обращать внимания, но эти беспокойные люди не соглашаются со мною. Они угрожают мне отнятием воды, освещения, отопления и заваливают меня судебными повестками. Я толкую им о том, что стоит ли заботиться о таких пустяках, когда все равно через сто лет ни их, ни меня не будет в живых. А они возражают мне, что до истечения ста лет еще долго, между тем как срок платежа за воду и освещение — на носу. Вообще они не желают слушать увещеваний моего «демона». Он их совсем не интересует.

По правде сказать, мне и самому в данную минуту нисколько не легче жить при том соображении, что через сто лет я, при наличии обыкновенного счастья, наверное буду уже в могиле. К тому же через сто лет и жизнь может совершенно измениться, приняв более разумные формы. Эта мысль еще сильнее разжигает мою досаду на те мытарства, которым я подвергаюсь при жизни. Быть может, через сто лет мне совсем не захочется умирать, именно потому, что жизнь будет устроена складнее.

Вот если бы мне умереть завтра, прежде, чем успели лишить меня воды, отопления и освещения и вручить мне судебные повестки за невзнос платы учреждениям, то я, пожалуй, даже порадовался бы этому, имея в виду длинные вытянутые лица господ таксаторов, сборщиков, полицейских и прочих мучителей, имя которым легион.

Мне рассказывали, или я где-то читал, как жена одного преступника, сидевшего в заключении, пришла к нему вечером и, застав его за истреблением целой груды хлеба с сыром, вскричала:

— Ах, Эдди, ты опять ужинаешь сыром с хлебом! Ведь ты знаешь, что у тебя после такого ужина всегда болит печень? Весь день завтра будешь мучиться…

— Совсем не буду мучиться, — хладнокровно возразил муж. — Меня завтра утром повесят.

Вот это истинная философия! У Марка Аврелия есть одно место, которое всегда приводило меня в сильное недоумение, пока я однажды случайно не напал на его скрытый смысл. Даже выноска к этому месту говорит, что его смысл темен. Некоторые ученые полагают, что оно имеет смысл, а другие находят, что нет. Мое открытие по отношению к этой загадке состоит в следующем. Я представил себе, как, хоть раз в жизни, у Марка Аврелия была хорошая минута. Он чувствовал себя вполне довольным и сказал себе: «Надо скорее записать, пока еще свежо в памяти»… И начал было записывать, но тут вдруг призадумался над тем, сколько добра он в этот день сделал, и, быть может, даже всплакнул от умиления над собой; потом, совершенно неожиданно для себя, заснул перед своим письменным столом. Проснувшись же, он совсем забыл о своем недавнем прекрасном настроении, забыл зачеркнуть и те слова, которые написал накануне и которые в недоконченном виде не имели никакого смысла; так они и остались в рукописи. По-моему, иначе не могло быть, и я очень горжусь своим открытием.

Мы все плохие философы. Философия — наука, учащая терпению во всех неизбежных превратностях нашей жизни, но это терпение является у многих из нас и без помощи философии. Марк Аврелий был римским императором, а Диоген был человеком, жившим на общественный счет. Неудивительно, что они умели хорошо рассуждать на философские темы. Но есть ли время предаваться таким рассуждениям какому-нибудь писцу, имеющему жену и нескольких детей и получающему тридцать шиллингов в неделю, или сельскому работнику, получающему двенадцать шиллингов и обремененному семейством в восемь душ?

«Опасаюсь, как бы не пришлось увеличить налоги, — наверное, не раз с тяжелым вздохом думал Марк Аврелий. — Впрочем, что такое, в сущности, налоги? Пустяки, против которых сам Юпитер ничего не может иметь. Обитающий во мне «демон» говорит, что налоги ничего не значат»…

Но современные ему отцы семейства, которым приходилось платить эти налоги, вероятно, не находили их пустяками. Нужно купить сандалии детишкам, жена плачется, что у нее нет приличной столы, в которой она могла бы посещать амфитеатр; а между тем ей так хотелось бы полюбоваться, как дикие звери растерзывают христиан. И вот теперь из-за этих несчастных налогов ей придется отказаться от такого огромного удовольствия. Конечно, будь ее муж поумнее, он сумел бы как-нибудь устроить, чтобы его жена была довольна; но так как он… И так далее, в таком же духе.

«Бесчеловечные варвары! — могло в нефилософский момент сорваться с языка Марка Аврелия. — Я бы желал, чтобы они не жгли домов несчастных бедняков, не поднимали бы на копья младенцев и не забирали бы в плен женщин и старших детей. И как это они не могут вести себя лучше!» Но философия, в конце концов, все-таки брала в нем верх над преходящими огорчениями, и он говорил себе:

«Как, однако, глупо с моей стороны досадовать на то, что варвары таковы, какими их создала природа. Не приходит же никому в голову негодовать на смоковницу за то, что она производит одну смокву и что огурцы бывают иногда горькими».