Ангел беЗпечальный

Он увидел дом с колоннами, но в каком-то искаженном немыслимом виде, искривленном, обезображенном деформированными формами, кривыми углами, наростами и подтеками: знакомые аллеи пансионата, но тоже словно отраженные в кривом зеркале и от того отвратительно неряшливые и даже гадкие… А вот и Сенат, их Сенат, но… не их — чужой, чудовищно перекосившийся, обрюзгший, с залепленными болотной тиной стенами и от того едва узнаваемый… Его не подчиняющееся разуму тело достигло входных дверей и, как камень из пращи, вметнулось внутрь… Но вместо привычной спальни он оказался в доме Антона Свиридовича Книгочеева… хотя, опять же, в искаженном его подобии: вместо штабелей и пирамид из книг здесь высились груды заляпанных грязью камней, перемешанных с рваной ветошью, тряпьем и прочей дрянью… А печкой-голландкой пыталась притвориться ржавая паровозная топка, внутри которой жутко гудело пламя… Впрочем, стол Книгочеева более иль менее соответствовал оригиналу; и сам он, восседавший за столом, вроде бы походил на самого себя… Издали. По приближении сходство это потерялось и сошло на нет (как и у всякой уродливой карикатуры, на первый взгляд напоминающей оригинал, но утрачивающей малейшее ему подобие при внимательном рассмотрении), и сидящий за столом некто тут же перестал притворяться Книгочеевым. Какое-то время он кривлялся, отражая в лице своем черты то Анисима Ивановича, то Мокия Аксеновича, то Капитона Модестовича, потом прекратил и принял обличие южной наружности мужчины с крупным обвислым книзу носом.

— Впечатляет? — проскрипел он и зашелся леденящим душу смехом. — Я еще и не то могу! Знали бы вы, что я могу!

Борис Глебович промолчал. Он по-прежнему не ощущал своего сердца (будто кто-то изъял его из груди и сохранял на стороне), и от того все происходящее казалось ему нереальным. Впрочем, о какой реальности представлялось возможным тут говорить? Вокруг все двигалось и безпрерывно менялось, стены колебались, на них то и дело мелькали какие-то картинки, причем самого наижутчайшего содержания: взрывы, пожары, гибель людей, городов, целых стран… Слева от Лжекнигочеева засветился огромный телевизионный экран и тут же изобразил сцены из какого-то мерзкого фильма ужасов: чудовища, вампиры и прочие адские твари рвали на части и пожирали человеческую плоть…

— Это уже ваше искусство, — Лжекнигочеев изобразил улыбку, подобную кривой турецкой сабле; речь его между тем выровнялась до обычных человеческих тембров и приобрела легкую восточную картавость. — Вы ведь тоже, как образованный человек, не чуждаетесь искусства? Не так ли?

— Кто вы? — спросил Борис Глебович, отмечая, что голос его прозвучал хотя и глухо, но вполне разборчиво и спокойно. Последнее испугало его еще более, чем все вокруг происходящее: «Я сошел с ума. Я сошел с ума!»

— Вы думаете, что сбрендили? — с поразительной точностью угадал его мысли незнакомец. — Увы, вы в полном умственном здравии. А зовут меня, предположим, Гоминоидов. Почему бы нет? Итак, я Гоминоидов, а вы — Борис Глебович. Хотя я запросто мог бы назвать вас каким-нибудь Власом. А? Но буду буквально точен, что, надеюсь, вы должным образом оцените. Итак, вы — Борис Глебович. Вот и познакомились. Хотя на самом-то деле знакомы мы с вами прорву лет. Просто прорву! Впрочем, это не столь важно. Я настаиваю, извольте ответить: что для вас современное искусство?

— Кто вы? — проявляя странную настойчивость, повторил Борис Глебович. — Как я здесь оказался?

— Изволили прибыть галопом некоторое время назад, — ухмыльнулся Гоминоидов, — выразили согласие, приняли, так сказать, приглашение на приватную беседу.

— Что вам от меня нужно?