Со стороны Буйного доносится тяжёлый вздох, но я уже ничего не слышу. Открыв дверь, спрыгиваю на землю и бегу к Марату.
Падаю перед ним на колени и обнимаю. Прижимаю трясущееся тельце к груди, зарываюсь лицом в непослушные тёмно-русые волосы и понимаю, что никогда уже его не оставлю.
Мой. Всегда был моим. И кровь тут ни при чём.
– Бабушка умерла, – чуть отстраняется, смотрит на меня большими янтарными глазами, так подозрительно похожими на глаза Демида. Смахивает кулаком одинокую слезу и улыбается грустно. – Я теперь сирота, да, Кать?
13. Ангел
Дом, в котором всегда приятно пахло выпечками и вареньем встретил меня звенящей тишиной и холодом.
Будто солнце враз померкло, скрылось за дальним горизонтом, оставив нас во мраке ночи…
Марат больше не плакал. Слёзы высохли быстро, но боль от потери осталась. Она плескалась в его глазах, сидела на сердце застывшим льдом.
Тихонько прикрыв за собой дверь, замерла посреди няниной комнаты.
Смотрю на собранную кровать, мажу взглядом по цветочной шали, оставшейся лежать на спинке стула.
Больно.
Мы так и не поговорили, не выяснили ничего.
Тётя Люба ушла и унесла с собой всё: и хорошие, и плохие воспоминания. Ушла, оставив после себя пустоту.
Тяжело опускаюсь на старенькую, ещё советских времен, кровать. Провожу ладонью по мягкому ворсу покрывала. Вдыхаю последние крохи её запаха и понимаю, что больше ничего не чувствую.
Даже плакать не могу.
Закончилось. Ничего не осталось.
Глаза находят маленькую фотографию в простой деревянной рамке.
Мы втроём смотрим в камеру и широко улыбаемся. За нашими спинами виднеется украшенная ель, стол ломится от угощений.
В тот новый год мы были по-настоящему счастливы. Олег уехал в командировку, а я сбежала к няне с Маратом на каникулы. У нас было три дня абсолютной свободы…
Как давно всё это было!
Словно целая жизнь прошла. Утекла сквозь пальцы, подобно песчинкам в песочных часах.
Все, кого знала, от кого зависела покинули меня. Мама, Олег, папа, тётя Люба…
Проклятие? Или может судьба?
Сколько всего мне ещё предстоит увидеть? Через какие коридоры я должна пройти, чтобы наконец выйти к свету?
Кончиками пальцев обвожу контуру снимка. Задеваю край рамки и чувствую странную выпуглость.
Бумага?
Подношу к глазам и замечаю край листа, торчащий из шва между тонкими полосами дерева.
Отодвигаю заднюю стенку, и мне на колени падает сложенный лист.
Аккуратный женский почерк узнаю сразу.
Няня сама учила меня писать. Её букву "б" с красивой завитушкой не спутаю ни с чем.
Разворачиваю бумагу и погружаюсь в чтение.