Ангел для сестры

Кажется каким-то жульничеством, что после стольких лет борьбы ее убьет не лейкемия. Но опять же, доктор Чанс давным-давно сказал нам, что так обычно и бывает — тело пациента просто изнашивается от бесконечной схватки с болезнью. Постепенно, частями, оно начинает сдавать. У Кейт отказывают почки.

Я направляю телескоп на Петлю Барнарда и М42, сияющую в Мече Ориона. Звезды — это костры, пылающие тысячи лет. Одни — красные карлики — горят медленно и долго. Другие — голубые гиганты — сжигают свое топливо очень быстро, свет от них доносится до нас из невероятной дали. Когда горючее начинает иссякать, они переходят на гелий, разогреваются, происходит взрыв, и рождается сверхновая звезда. Сверхновые ярче самых ярких галактик. Они умирают, но их уход виден всем.

Дома, после того как мы поели, я помогал Саре убраться на кухне и, ставя в холодильник кетчуп, спросил:

— Тебе не кажется, что с Анной что-то происходит?

— Потому что она сняла подвеску?

— Нет. — Я пожал плечами. — Вообще.

— В сравнении с почками Кейт и социопатией Джесса, я бы сказала, с ней все неплохо.

— Она хотела, чтобы обед закончился до его начала.

Сара обернулась ко мне от раковины:

— Как ты думаешь — почему?

— Гм… мальчик?

Жена покосилась на меня:

— Она ни с кем не встречается.

Слава богу!

— Может, кто-нибудь из подруг сказал ей что-нибудь обидное?

Почему Сара спрашивает меня? Что, черт возьми, я могу знать о перепадах настроения у тринадцатилетних девочек?!

Жена вытерла руки полотенцем и включила посудомоечную машину.

— Может, у нее просто подростковый возраст?

Я попытался вспомнить, какой была Кейт в тринадцать лет, но в голову пришли только очередное обострение болезни и связанная с ним трансплантация стволовых клеток. Обычная жизнь Кейт тонула в тумане, отодвинутая на задний план и затененная периодами болезни.

— Завтра я везу Кейт на диализ, — сказала Сара. — Когда ты вернешься домой?

— К восьми. Но я дежурю и не удивлюсь, если наш поджигатель снова даст о себе знать.

— Брайан, как тебе Кейт?

«Лучше, чем Анна», — подумал я, но жена спрашивала не об этом. Она хотела, чтобы я сказал, изменился ли желтый оттенок ее кожи в сравнении со вчерашним днем; она хотела, чтобы по тому, как Кейт опиралась на локти, сидя за столом, я прочел, насколько трудно ей держать тело в вертикальном положении.

— Кейт выглядит отлично, — солгал я, потому что так мы поддерживаем друг друга.

— Не забудь пожелать им спокойной ночи перед уходом, — напомнила Сара и принялась собирать таблетки, которые Кейт нужно принять перед сном.

Сегодня вечером тихо. Недели имеют свой ритм: безумие пятничных и субботних ночных смен прямо противоположно скучным дежурствам по воскресеньям и понедельникам. Могу с уверенностью сказать, что сегодня вечером завалюсь на койку и усну.

— Папа?.. — Открывается ведущий на крышу люк, и оттуда вылезает Анна. — Рэд сказал, что ты здесь.

Я обмираю. Уже десять вечера.

— Что случилось?

— Ничего. Просто я… хотела заглянуть к тебе.

Когда дети были маленькие, Сара часто приходила с ними сюда. Они играли в гараже между огромными спящими машинами; засыпали в моей каморке под лестницей. Иногда, в самую жаркую пору лета, Сара приносила старое одеяло, мы расстилали его на крыше, ложились на него с детьми и следили, как наступает ночь.

— Мама знает, где ты?

— Она подвезла меня.

Анна на цыпочках идет по крыше — она всегда побаивалась высоты, а тут вокруг бетонной площадки барьер высотой всего в три дюйма — и, прищурившись, наклоняется к окуляру.

— Что ты видишь?

— Вегу, — говорю я и пристально гляжу на дочь, чего давненько не делал. Она уже не прямая, как палка, появились некоторые выпуклости. Даже ее движения — то, как она заправляет волосы за ухо, смотрит в телескоп — проникнуты грацией, которую я приписал бы взрослой женщине. — Ты хочешь о чем-то поговорить?

Анна закусывает верхнюю губу и смотрит на свои кроссовки.

— Может, лучше ты поговоришь со мной? — предлагает она.

Я усаживаю ее на свою куртку и показываю ей звезды. Говорю, что Вега — это часть созвездия Лира, лиры, принадлежавшей Орфею. Я не слишком хороший рассказчик, но помню легенды, связанные с созвездиями. А потому излагаю Анне историю этого сына бога Солнца, который музыкой очаровывал животных и размягчал камни, человека, который так любил свою жену Эвридику, что не позволил Смерти забрать ее.

Когда я замолкаю, мы оба лежим на спинах.

— Можно, я останусь здесь с тобой? — спрашивает Анна.

Я целую ее в макушку:

— Как хочешь.

— Папа, — шепчет дочка, когда я думаю, что она уже крепко спит, — у него получилось?

Не сразу понимаю, что она говорит об Орфее и Эвридике.

— Нет, — признаюсь я.

Она вздыхает:

— Фигуры речи.

Вторник