Ангел для сестры

— О, это верно, — произношу я и снова заливаюсь слезами. — Когда ты жалуешься после десятого укола иглой, тебя утешают, мол, ничего страшного, это обычная процедура. Взрослые переглядываются с фальшивыми улыбками и говорят друг другу: никто не станет напрашиваться, чтобы ему воткнули побольше игл. — Я сморкаюсь в платок. — Почка — это сегодня. Завтра потребуется что-нибудь еще. Всегда нужно что-нибудь еще.

— Твоя мама сказала, что ты хочешь прекратить дело, — говорит судья. — Она солгала мне?

— Нет. — Я с трудом сглатываю.

— Тогда… почему ты солгала ей?

На этот вопрос есть сотня разных ответов. Я выбираю самый простой.

— Потому что я люблю ее. — (Слезы снова катятся из глаз.) — Простите. Мне и правда очень стыдно.

Десальво в упор глядит на меня:

— Знаешь что, Анна, я, пожалуй, назначу кого-нибудь, кто поможет твоему адвокату разобраться и подскажет мне, что лучше для тебя. Как тебе такой выход?

Волосы свешиваются на лицо, я убираю их за ухо. Сижу вся красная и опухшая.

— Хорошо, — отвечаю я.

— Ладно. — Судья нажимает кнопку переговорного устройства и просит, чтобы сюда прислали всех остальных.

Первой в кабинет заходит мама и сразу направляется ко мне, но ей отрезают путь Кэмпбелл и его пес. Адвокат приподнимает брови и показывает мне большие пальцы, но это вопрос.

— Я не вполне понимаю, что происходит, — говорит между тем судья Десальво, — поэтому назначаю опекуна — представителя по судебному делу, который проведет с Анной две недели. Нет смысла упоминать о том, что я ожидаю полного содействия от обеих сторон. Опекун представит мне отчет, и тогда мы устроим слушания. Если к тому моменту выяснится нечто такое, о чем мне необходимо знать, захватите эти сведения с собой.

— Две недели… — произносит мама, и я знаю, о чем она думает. — Ваша честь, со всем уважением к вам, должна заметить, что две недели — это очень долгий срок, учитывая тяжесть заболевания моей старшей дочери.

Мама совсем на себя не похожа, я ее не узнаю. Раньше она казалась мне то тигрицей, которая борется с медлительностью медицинской системы, то каменной скалой, за которую могли цепляться мы все, то боксершей, готовой принять очередной удар судьбы. Но в роли адвоката я еще ни разу не видела ее.

— Хорошо, — кивает судья Десальво. — Тогда мы проведем слушания в следующий понедельник. А пока я хочу, чтобы медицинскую карту Кейт доставили в…

— Ваша честь, — вмешивается Кэмпбелл Александер, — как вы прекрасно знаете, в связи с необычными обстоятельствами этого дела моя клиентка проживает вместе с адвокатом противной стороны. Это вопиющее нарушение закона.

Моя мать резко втягивает ноздрями воздух:

— Вы что же, предлагаете, чтобы у меня забрали ребенка?

Забрали? Куда же я пойду?!

— Я не могу быть уверенным, Ваша честь, что адвокат противной стороны не попытается использовать факт совместного проживания с истицей к своей выгоде и оказать давление на мою клиентку. — Кэмпбелл, не мигая, смотрит на судью.

— Мистер Александер, я ни при каких условиях не стану забирать девочку из дома, — отвечает Десальво, но потом поворачивается к моей матери. — Тем не менее, миссис Фицджеральд, вы не должны говорить об этом деле со своей дочерью без ее адвоката. Если вы не согласны или мне станет известно о каком-либо нарушении запрета переступать эту домашнюю Китайскую стену, я могу прибегнуть к более решительным действиям.

— Все понятно, Ваша честь, — отвечает мама.

— Тогда, — судья Десальво встает, — увидимся с вами на следующей неделе. — Он выходит из кабинета, шлепанцы, причмокивая, глухо стукают по кафельному полу.

Как только судья удаляется, я поворачиваюсь к матери. Хочется крикнуть: «Я все объясню!» — но слова не идут с языка. В руку тычется влажный нос. Джадж. И мое сердце — сбежавший поезд — сбавляет ход.

— Мне нужно поговорить с моей клиенткой, — заявляет Кэмпбелл.

— В данный момент она моя дочь, — отвечает мама, берет меня за руку и сдергивает со стула.

На пороге я оглядываюсь. Кэмпбелл кипит от ярости. Я могла бы и раньше сказать ему, что все закончится именно так. Дочь козырем бьет любые карты, какая бы ни шла игра.

Третья мировая война разгорается немедленно, не из-за убитого эрцгерцога или сумасшедшего диктатора, но из-за пропущенного левого поворота.

— Брайан, это не Северная Парк-стрит. — Мама выгибает шею.

Отец моргает глазами, выбираясь из тумана мыслей.

— Надо было сказать раньше, пока я не проехал мимо.

— Я сказала.

— Я не слышала, — встреваю я, не успев оценить, чего мне будет стоить вмешательство в чужую битву.

Мама поворачивает голову:

— Анна, твое участие мне сейчас нужно меньше всего.

— Я просто…

Она выставляет руку, как перегородку между водителем и пассажиром в такси, и качает головой.

Я заваливаюсь на бок на сиденье и поджимаю под себя ноги. Смотрю в заднее стекло, чтобы видеть только темноту.

— Брайан, ты снова его пропустил, — говорит мама.