Ангел для сестры

Нужно выгадать время перед разговором, который вообще не хочется вести.

– Нет, сейчас. – Она садится на край унитаза и вздыхает. – Анна… то, что ты делаешь…

– Уже сделано, – отзываюсь я.

– Ты можешь прекратить это, если захочешь.

Какое счастье, что нас разделяет стена пара! Мне невыносима мысль, что Кейт может увидеть мое лицо.

– Знаю, – отвечаю я шепотом.

Кейт долго молчит. Мысли ее бегают по кругу, как песчанка в колесе, мои тоже. Гонись за каждой спицей надежды – все равно никуда не прибежишь.

Через какое-то время я снова высовываю голову. Кейт утирает глаза и глядит на меня:

– Ты хоть понимаешь, что, кроме тебя, у меня больше нет друзей?

– Это неправда, – произношу я, но мы обе знаем, что я вру.

Кейт провела слишком много времени вне стен школы, чтобы найти себе подходящую компанию. Большинство подруг, с которыми она сошлась во время продолжительной ремиссии, исчезли – это взаимозависимые вещи. Оказалось, что обычным детям очень трудно разобраться, как вести себя с тем, кто находится при смерти. И Кейт было столь же нелегко искренне волноваться по поводу таких вещей, как возвращение домой или тесты на годичную успеваемость, когда не было никакой гарантии, что она сможет снова испытать это. Конечно, у нее имелось несколько приятельниц, но если они заходили к ней, то по большей части не знали, о чем говорить, и сидели на краю ее постели, считая минуты до того момента, когда можно будет уйти и возблагодарить Господа, что это случилось не с ними.

Настоящий друг не способен чувствовать к вам жалость.

– Я тебе не друг, – заявляю я и задергиваю штору. – Я твоя сестра.

«И это паршивая работенка», – думаю я про себя. Подставляю лицо под струи воды, чтобы Кейт не заметила, что я тоже плачу.

Вдруг штора отодвигается, и я стою совершенно голая и открытая чужому взгляду.

– Об этом я и хотела с тобой поговорить. Если ты больше не хочешь быть моей сестрой, это одно. Но я не думаю, что выдержу, если потеряю тебя и как друга.

Она снова задвигает штору, и вокруг меня поднимается пар. Через мгновение я слышу, как открывается, а потом закрывается дверь, в ванную влетает струя холодного воздуха, будто ножом полоснуло.

Я тоже не могу вынести мысль, что потеряю ее.

Той ночью, когда Кейт засыпает, я вылезаю из постели и стою рядом с ее кроватью. Подношу руку к носу сестры, чтобы проверить, дышит ли она, и на мою ладонь давит струя выдохнутого воздуха. Я могла бы зажать этот нос и рот прямо сейчас и не отпускать, когда она станет брыкаться. Чем это отличалось бы от того, что я уже делаю?

Звук шагов в коридоре заставляет меня нырнуть в свою пещеру под одеялом. Поворачиваюсь на бок, к стене, вдруг мои веки будут предательски вздрагивать, когда в комнату войдут родители.

– Не могу в это поверить, – шепчет мама. – Просто не могу поверить, что она это сделала.

Отец не издает ни звука, я даже начинаю сомневаться: может, ошиблась и его здесь нет.

– Это все как с Джессом, – добавляет мама. – Она хочет внимания. – Я чувствую на себе ее взгляд, она смотрит на меня, как на некое доселе невиданное создание. – Может, нам взять ее куда-нибудь одну? Сходить в кино или за покупками, чтобы она не чувствовала себя брошенной. Пусть поймет, что ей не нужно совершать безумства, чтобы мы ее заметили. Как ты думаешь?

Отец медлит с ответом.

– Ну, – наконец произносит он, – может, это и не безумство.

Знаете, как в темноте тишина может давить на барабанные перепонки, оглушать? Именно это и происходит, так что я едва слышу ответ матери.

– Ради бога, Брайан… на чьей ты стороне?

На этот вопрос я могу ответить за него. Стороны есть всегда. Всегда есть победитель и проигравший. На каждого получающего что-то находится тот, кому приходится отдавать.

Через несколько секунд дверь закрывается, и свет из коридора, плясавший на потолке, гаснет. Моргая, я перекатываюсь на спину – и обнаруживаю маму, которая так и стоит рядом с моей кроватью.

– Мне показалась, ты ушла, – шепчу я.

Она садится в ногах моей постели, и я немного отодвигаюсь, но она кладет руку на мою икру, прежде чем я успеваю улизнуть дальше.

– О чем ты думаешь, Анна?

Живот у меня сжимается.

– Я думаю… я думаю, что вы должны меня ненавидеть.

Даже в темноте вижу блеск маминых глаз.

– Ох, Анна, – вздыхает она, – неужели ты не знаешь, как сильно я тебя люблю?

Мама протягивает ко мне руки, и я подползаю к ней, как маленькая, будто могу уместиться в ее объятиях. Утыкаюсь лицом в плечо. Чего мне хочется больше всего, так это повернуть время вспять. Стать ребенком, верившим, будто все, что говорит мама, на сто процентов правдиво, не вглядываясь в суть и не замечая в этой правде трещин толщиной в волосок.

Она прижимает меня к себе:

– Мы поговорим с судьей и все уладим. Мы можем все уладить.

Эти слова я всегда хотела услышать, а потому согласно киваю.

Сара

1990 год