Ангел для сестры

– Никогда не подумал бы, что ты станешь опекуном, – признался я.

– Я тоже, – улыбнулась Джулия. – У меня все еще бывают моменты, когда я представляю, что стою на ящике с мылом ь центральном парке Бостона, ругая патриархальное общество. К сожалению, убеждениями нельзя заплатить за квартиру. – Она посмотрела на меня. – А я была уверена, что ты к этому времени станешь президентом Соединенных Штатов.

– Я выдохся, – пожаловался я. – Пришлось немного снизить планку. А ты – я думал, что ты будешь жить в пригороде, играя в футбол с кучей своих детей и каким-то счастливцем.

Джулия покачала головой.

– Думаю, ты перепутал меня с Маффи, Битей или Тото, – как там звали девочек в Виллере?

– Нет. Я просто подумал, что… что, наверное, есть какой-то парень.

Повисла тяжелая пауза.

– Ты не захотел быть этим парнем, – наконец проговорила Джулия. – И довольно ясно дал это понять.

Это не правда, хотелось мне возразить. Но что еще она могла подумать, если после всего, что у нас было, я не захотел с ней общаться? Если после всего, что у нас было, я повел себя, как любой другой?

– Помнишь… – начал я.

– Я помню все, Кемпбелл, – перебила она. – Иначе это не было бы так больно.

Мое сердце начало биться так сильно, что Судья вскочил и беспокойно ткнулся мордой в мою ладонь. Тогда я верил, что ничто не может причинить боль Джулии, которая казалась такой свободной. Я надеялся, что в этом мне повезет.

Я ошибался, во всем.

Анна

В гостиной у нас есть целая полка, посвященная истории нашей семьи. Здесь стоят детские фотографии каждого. Школьные снимки, различные фото, сделанные во время каникул, на днях рождения и праздниках. Это как метки на поясе или зарубки в тюрьме – доказательство того, что время не стоит на месте, что мы не зависли в неопределенности.

Рамки самые разные: двойные, одинарные, восемь на десять и четыре на шесть. Сделанные из светлого дерева, инкрустированного дерева, из красивого мозаичного стекла. Я взяла фотографию Джесси, где ему около двух лет и он в костюме ковбоя. Глядя на этот снимок, никогда не скажешь, что произойдет дальше.

Есть фотографии Кейт с волосами и где Кейт лысая. Одна, где Кейт еще совсем маленькая сидит на коленях у Джесси. Одна, где мама держит их обоих возле бассейна. Есть также мои фотографии, но их немного. Я сразу превращалась из младенца в десятилетнюю.

Может, потому что я третий ребенок и родители уже устали вести семейную летопись. Может, потому что забывали.

Никто в этом не виноват, и это не имеет никакого значения, но все равно немного обидно. Фотографии будто говорили: «Вы были так счастливы, и я так хотела ощутить это», «Я так ценю вас, что бросила все, ради того чтобы прийти посмотреть на вас».

Папа позвонил в семь вечера и спросил, хочу ли я, чтобы он меня забрал.

– Мама будет ночевать в больнице, – объяснил он. – Но если ты не хочешь оставаться одна, можешь переночевать на станции.

– Нет, все в порядке, – ответила я. – Я могу позвать Джесси, если мне что-то понадобится.

– Конечно, – сказал папа. – Джесси.

И мы оба сделали вид, что проблема решена.

– Как Кейт? – спросила я.

– Все еще не очень. Ее пичкают лекарствами. – Я услышала, как он перевел дыхание. – Знаешь, Анна, – начал он, но где-то далеко послышался вой сирены. – Солнышко, мне пора. – И он оставил меня наедине с тишиной.

Какое-то время я просто держала трубку, представляя, как папа надевает ботинки, натягивает комбинезон. Я представила широко открытые, словно пещера Аладдина, ворота станции, из которых выезжала пожарная машина с папой на переднем сиденье. Каждый раз, когда он выходит на работу, ему приходится бороться с огнем.

Наверное, я только этого и ждала. Схватив свитер, я вышла из дома и направилась в гараж.

В моей школе есть мальчик, Джимми Стредбоу, которому раньше ужасно не везло. Все лицо у него было в прыщах, его ручную крысу звали Сирота Анни, а однажды на уроке природоведения его стошнило в резервуар с рыбой. С ним никто не разговаривал, опасаясь, что его невезучесть заразна. Но как-то летом ему поставили диагноз рассеянный склероз. После этого его никто не дразнил. Встречая в коридоре, ему улыбались. Когда он садился рядом за обедом, с ним здоровались. Будто оттого, что Джимми стал ходячей трагедией, он перестал быть чокнутым.

С самого рождения я была «девочкой, у которой сестра очень больна». Всю мою жизнь кассиры в магазине угощали меня леденцами, директора школ знали меня по имени. Никто никогда не был со мной груб.

Интересно, как бы ко мне относились, будь я такая же, как все. Возможно, я не очень приятный человек, просто ни у кого не хватает духа сказать мне об этом прямо. Может, они считают меня грубой, уродливой, глупой, но им приходится быть снисходительными ко мне, потому что я стала такой в силу тяжелых жизненных обстоятельств.

Интересно, может, то, что я сейчас делаю, и есть моя настоящая суть?

Огни еще одной машины отразились в зеркале заднего вида и осветили зеленым светом лицо Джесси. Он лениво вел машину одной рукой. Ему нужно было постричься, кардинально.

– У тебя в машине пахнет дымом, – заметила я.