Ангел Экстерминатус

Шестеро пали прежде, чем остальные добрались до него. Все больше ударов находили свою цель, и вскоре нападающие практически резали его на части; наконец зубья вражеского оружия вгрызлись в его тело и почти перебили позвоночник. Но он все-таки убил их всех — из последних сил, после чего рухнул на землю. Апотекарии нашли его в окружении трупов врагов в черных капюшонах, и восстановление его плоти потребовало настоящего медицинского чуда. Его тело создали заново, укрепили аугметикой, трансплантировали стволы нервов, но и тогда боль никуда не ушла.

Но она померкла в тот единственный момент, когда он сказал не те слова не в то время. На свою неудачу он отправился доложить досадные вести Железному Владыке, чье настроение, и так непостоянное, только ухудшилось после бойни на Исстване-V. Беросс знал, что несет плохую новость, но надеялся, что звание Кузнеца войны его защитит.

Глупая надежда, потому что в гневе своем Пертурабо разил как королей, так и их шутов.

А потом в основном была тьма.

Приглушенные голоса, внезапные проблески света и чувство, будто он плывет, освобожденный от тела, на волнах темного океана. Он был словно вне пространства и вне направлений и не мог найти ни одной знакомой точки отсчета, которые раньше казались такими естественными. Беросс попробовал услышать биение собственного сердца: он решил, что эта равномерная пульсация даст ему хоть какое-то, пусть и зыбкое, мерило времени. Но его сердце молчало, и в этом вневременном безумии он часто думал, что действительно умер и попал в какое-то языческое чистилище, из которого нет выхода. Он отбрасывал эти страхи, но они упорно возвращались, и он никак не мог отделаться от подозрения, что жизнь его кончена, но не завершена.

Он парил между жизнью и смертью, и к нему приходили воспоминания. Целая череда побед, сначала во имя Императора, позже — во имя магистра войны Хоруса. Он вновь сражался под красным дождем, зарывался в почву на бессчетных планетах и сдирал плоть с костей тысяч и тысяч врагов. Он был свидетелем войны, которая начиналась как справедливая борьба за выживание под солнцем Терры, затем с неумолимым ходом времени превратилась в войну завоевательную и наконец — в войну ради самой войны, пустую радость.

«Когда именно это произошло?»

Почему воинские традиции Железных Воинов так неузнаваемо преобразились?

Беросс прекрасно знал ответ. Постепенно, шаг за шагом, служба Императору превратила воинов Четвертого легиона в бездушные машины, которые тащили к Согласию мир за миром, покрываясь кровью и грязью этих планет. Сыны Пертурабо выполнили все, что им приказали, — и за это их опять швырнули в ту же самую войну, которая отравляла сердце легиона.

Но самый жестокий урок был еще впереди…

Беросс помнил, что магистр войны Хорус сказал Железному Владыке после гибели потерянной Олимпии и когда стало известно, что на драгоценный Просперо обрушились волки Фенриса.

— Сила сама по себе может быть лишь временным решением, — сказал тогда Хорус. — На короткий срок она может обеспечить покорность, но в этом случае через какое-то время врага придется усмирять снова. Пока мы вынуждены постоянно вновь отвоевывать то, что уже привели к Согласию, в Империуме не будет мира. Именно ты, брат мой, сделаешь так, что все закончится одним завоеванием.

Возможно, так магистр войны хотел успокоить истерзанную душу Пертурабо, но столь зловещее обещание только усилило то безграничное чувство вины, которое и так терзало примарха. Путь, раньше казавшийся гнуснейшим предательством, теперь стал единственным логическим выходом, и Пертурабо подтвердил, что остается верен Хорусу.

Никто не знал, о чем еще говорили полубоги, но когда Железные Воины прибыли на Исстван-V, их переполняла столь беспощадная ярость, что утолить ее можно было лишь кровью тех, кого они раньше называли братьями.

Беросс вновь окунулся в хаос того побоища на черных песках и в бешеный восторг, который он испытал, увидев потрясенное выражение на лицах врагов: и темнокожие Саламандры, и алебастрово-бледные Гвардейцы Ворона были одинаково шокированы предательством. Железные руки ему попадались редко — ими занялись воины Фениксийца, непристойные в своей разнузданности, но все же смертоносные.

Он вспомнил, как выстрелом в упор из мелтагана убил капитана Саламандр; в том, что жизнь противника оборвал именно огонь, была приятная ирония. Металл расправленного шлема тек по его лицу, обнажая череп — черный, как и кожа, которая мягким маслом сползла с костей. Умирающий воин издал несколько влажных, булькающих звуков, очевидно, проклиная своего убийцу, хотя понять его было невозможно. Беросс оставил Саламандра захлебываться собственной жидкой плотью, а проклятье счел варварским пережитком, от которого воин, выросший на дикой планете охотников на рептилий, так и не избавился.