Ангел Габриеля

Однако в глубине души он оставался человеком, который верит своим глазам. И в доме Бренды он видел женщину, верившую в существование целого моря возможностей, которые ему и в голову не приходили. Для него это был просто какой-то дикий бред, мумбо-юмбо. И в его основе лежала мысль, что они вместе сумеют написать Джули, очнувшуюся от комы. Ему казалось, будто он случайно попал в чужой сон. Однако, что бы он ни думал, чувствовал он совсем иное. Бренда ведь ясно сказала, что он может считать ее сумасшедшей — вероятно, даже будет прав, но почему бы ему не подыграть ей, ведь в этом мире многое кажется хорошо известным, а на деле является лишь догадкой или надеждой? Высказывая свою мысль, Бренда мягко улыбалась и при этом смотрела ему прямо в глаза.

Он не знал, как ему поступить. Одна его часть — та, которая полагала, что его собеседница явно не в себе, — почитала за лучшее просто подыграть ей. В конце концов, ему нужны вещи Джули. Но какая-то малюсенькая часть была зачарована возможностью сидеть в этом домике и писать портрет очнувшейся Джули. Это будет чем-то вроде психотерапии, решил он. А Майкл нуждался в психотерапии. Ему не хотелось сознаваться в том, что у него имеются какие-то потребности, он же не в коме, но от этого потребности не исчезали. Бренда, видимо, понимала, что, если он посидит с ней, спокойно рисуя, пока она тихо рассказывает ему о Джули, это поможет. Как и портреты, которые теперь лежали на заднем сиденье машины. Если учесть, что последние несколько лет он спал с женщинами, даже не удосужившись узнать их фамилию, — это был прогресс.

Пока они рисовали, Бренда действительно рассказывала о Джули. Она сказала, что та Джули, которую она знала, была очень замкнутой, когда только начала вести занятия в их центре. Когда старики задавали ей вопросы, касающиеся личной жизни, она уходила от ответов, и они считали это застенчивостью, граничащей с холодностью. Но через несколько недель один из самых пожилых учеников, рисуя стопку старательно сложенных книг, пожаловался на то, что у него рак печени. Он сказал, что не боится смерти, но беспокоится о жене, которая нуждается в уходе. Он говорил, что, может быть, жена найдет кого-нибудь другого, когда его не станет, и был при этом очень печален.

Джули спросила, сколько лет его жене, и он ответил: «Семьдесят девять. В следующем месяце исполнится восемьдесят». И Джули рассмеялась. Бренда сказала это ей в похвалу; хотя в тот момент все на нее глядели, она не постеснялась рассмеяться.

«Сколько лет вы женаты?» — спросила она. Старик ответил, что пятьдесят восемь лет. И Джули сказала, что не представляет себе, чтобы его жена захотела хотя бы посмотреть на кого-то другого, потому что ей не нужен никто другой; она пояснила, что в свои тридцать пять живет с человеком, который ей вовсе не нравится, и не уверена, удастся ли встретить того, с кем ей захотелось бы прожить хотя бы десять лет, не то что шестьдесят. А еще Бренда сказала, что Джули улыбнулась тому старику и сказала с необычайной искренностью: «Я отдала бы двадцать лет своей жизни — а я очень дорожу жизнью, — чтобы умереть, познав такую же любовь, какая есть у вас».

После этой истории она стала вести себя куда более непринужденно. Выяснилось, что начальство центра велело ей не рассказывать о себе, поскольку это признак «непрофессионализма». Позже Джули не раз шутила, говоря: «Они платят недостаточно много, чтобы я могла считаться профессионалом».

Он и вправду немного успокоился. Уезжая от дома Джеймса, он мог думать только о том, что ему нужно приехать к Бренде, быть вежливым, взять вещи Джули, затем вернуться к Джеймсу, забрать то, что найдет Джеймс, и вернуться в Лондон. Однако он пробыл у Бренды более четырех часов. Он взял кое-что из одежды — зеленый кардиган, который так сильно впитал в себя запах Джули, что он не удержался и положил его на сиденье рядом с собой, кое-какие зарисовки, сделанные ею во время путешествий, и большое количество музыкальных записей. Среди них было несколько дисков Ника Кейва и диск Пола Квинна с «Индепендент груп», который был вставлен в ее плеер, — вероятно, она слушала его перед тем, как уехать. И еще он захватил старые кассеты со сборниками песен разных исполнителей — он решил, что, раз это кассеты, они должны пробуждать воспоминания о ком-то или о чем-то из давних времен. Времен, когда она еще находилась в сознании.

Направляясь к дому Джеймса, он пытался представить себе, есть ли хоть что-то в целом мире, способное воздействовать на те крохи сознания, которыми в данный момент могла обладать Джули. Что мог отыскать Джеймс? И тут он напомнил себе, кто такой Джеймс. Линн же сказала: «Когда Джули уходит, она уходит навсегда». Скорее всего, она ничего не оставила в доме у Джеймса.