Ангел из прошлого 1

Она поднимает на него глаза. Отец все еще хмурится. В ответ на ее взгляд он сильнее прижимает ее к себе, подчеркивая, что никто, абсолютно никто не имеет права претендовать на нее. И он наверняка забыл о пистолете, он уже не помнит и просто сердится, что она ушла и ничего не объяснила, чуть не стала жертвой манипуляций. А Сима нет, она все помнит – она не забыла. Каждую секунду, каждый шаг, сделанный вместе с отцом. Помнит, как нажимался курок. Как тихо и зловеще палил пистолет. Взгляд отца, исполненный ужаса от мысли, что с ней могло произойти что-то ужасное. Его угрожающий шаг в сторону Валерия Романовича, который больше не нападал и выглядел каким-то больным и несчастным. И только просьба Назария остановила и отрезвила его.

– Забирай ее скорее и уходи! – срывающимся голосом сказал парень. Он был напуган не меньше Симы, и она осталась бы рядом, чтобы поддержать его. Но рядом с ней был папа. И он нуждался в ней больше. Намного больше. Он, не говоря ни слова, обхватил ее одной рукой и повел к выходу.

Даже на улице Сима продолжает держаться за него, как утопающая. У самых ворот она отпускает его. Ее охватывает небывалое доселе чувство полного счастья, легкости, пьянящей эйфории. Сейчас самое время сказать отцу, как она сильно его любит, что они не расстанутся теперь, что годы одиночества, неопределенности, тоски остались позади, а впереди – только счастье… Но что это? Блеклый снег начинает кружиться, и небо вдруг меняется местами с землей. Сима падает на что-то твердое и очень холодное, и не в силах подняться. Только чьи-то горячие руки поначалу не дают ей провалиться в забытье, а родной голос, зовущий ее по имени, постепенно отдаляется и затихает.

Эпилог

Осеннее солнце. Оно не жарит так сильно, как летом, а нежно согревает, отбрасывает блики на цветные листья сквозь поредевшие ветки деревьев. Сима выходит из старого здания, захлопнув за собой тяжелую пружинную дверь, и улыбается солнечному дню.

Хотя в художественном училище хорошо, больше всего сейчас ей хочется оказаться дома. Сбросить тяжелую сумку с набросками, карандашами, кистями, сменной обувью и упасть в душистую гору листьев, собранную во дворе милым Федотом, которого теперь уже и не назовешь бомжом – ведь у него теперь есть свой маленький флигель и вполне сносная работа.

С Федотом все решилось еще давно, когда в тот страшный день Сима потеряла сознание. У нее диагностировали серьезное нервное потрясение, после чего она пролежала несколько недель.

Папе нужно было заниматься документацией и делать все возможное, чтобы удочерить ее как можно скорее. Ведь вопрос об отъезде теперь стоял остро: Сима не хотела оставаться в этом городе ни дня. Хотя Валерий Романович стал недееспособным, он мог прийти в себя в любой момент, и тогда ее отцу угрожала бы опасность. Пока она болела, а папа часто отлучался, с ней проводил время Федот – разогревал еду, подавал воду и таблетки. Он не пил в эти дни, вел себя, как примерная сиделка. Появилась надежда, что в его жизни все еще может измениться к лучшему.

А потом они уехали. Федота, конечно, взяли с собой, хотя отец поглядывал на него недоверчиво.

Все, о чем Сима мечтала, исполнилось.

И вот теперь, распахнув калитку, она весело вбегает во двор, в который раз засматривается на двухэтажный дом из красного кирпича, с балконом и просторной террасой.

Хотя Симе этот дом изначально казался великоватым для двоих человек, папа настоял на том, чтобы купить именно его.

Рядом стояли классические белые особняки, но любой из них был для Симы болезненным напоминанием о прошлом, поэтому они с отцом даже не рассматривали такой вариант. Ей, также как и папе, не хотелось бы каждый день вспоминать Назария, которого они не видели уже полгода.

В доме подозрительно тихо. Никто ее не встречает. Сима оставляет сумку в прихожей, направляется в холл и отодвигает тяжелую сиреневую ширму, за которой прячется дверь в мастерскую.

– Папа? – Сима приостанавливается на пороге.

Он сидит в кресле за столом у окна, плотно закрытого темно-бежевыми шторами. В полумраке, опираясь одной рукой о столешницу, вглядывается в бумагу. Он то и дело подносит ее к глазам, отдаляет, снова приближает.

Он так увлечен занятием, что даже не поворачивает голову на ее голос. Сима подходит поближе.

На бумаге – его портрет.

– Ты плохо меня нарисовала, – недовольно говорит он, и на лице отражается досада, когда он в очередной раз смотрит на рисунок.

– Тебе так кажется потому, что ты сидишь в темноте, – говорит она, подходит к окну и раздергивает тяжелые занавески. Комната вмиг озаряется мягким осенним светом.

– Так еще хуже, – он с размаху кладет портрет на стол.

– Не обижайся, – говорит она. – Это ведь всего лишь набросок. Хочешь, я нарисую тебя заново?

– Не надо, – резковато отвечает он.

Сима наклоняется к нему.

– Ты не рад, что я вернулась? – она заглядывает ему в глаза, но он на нее не смотрит.

– Рад. Конечно, рад, – он отмахивается. – Зачем ты спрашиваешь?

– Просто мне грустно видеть тебя в таком состоянии.