Ангел ходит голым

Праздник к нам приходит. Праздник к нам приходит. Праздник к нам приходит. Праздник к нам приходит. Веселье приносит и вкус бодрящий. Праздника вкус всегда настоящий: «Henkel», «Henkel»!

Да-да! Там ещё некто эфемерный носит Prada…

* * *

Вещун Саныч на посту-2. По графику должен писака. Лучше бы писака. Он простодушней. Вещун Саныч тоже простодушен, но загадочно простодушен.

Виталий Аврумыч дозором обходит владенья свои.

— Спим?!

— Начеку лежим!

Доверять, но проверять. Заодно вот Снегурку проводить. На лестницах сумеречно, дом старенький, ступеньки щербатые. Споткнётся Снегурка невзначай, грохнется, шейка (не бедра!) — хрусть! Проводить, проводить.

Вещун Саныч свидетель: шеф был, провожал, машина во дворике поурчала-поурчала, прогрелась, выехала, шеф вернулся.

Вещун Саныч чуткий, с лица считывает. С моего, положим, нет. Даром ли методички: когда знаешь, кто виновен, не вздумай выдавать себя! Но с её лица… К ней Саныч вообще неравнодушен. Плотски — не-е-ет. Ментально, что ли. А именно у него был-бывал максимальный доступ к телу. Массажист, ну. Полезный. Книженцию подписала на память: «Санычу — за его волшебные руки!» Всем при случае не без горделивости демонстрировал ненароком. Гадайте в меру своей испорченности, дураки. Меж собой перемигнёмся: вот дураки! Близость, не без того. Но вот такая. Она его любит и ценит как стихийного вещуна ещё со времён Амина. И кто ж не любит и не ценит, когда его любят и ценят! И кто ж тогда не павлинит при каждом удобном случае!

Вот и вещун Саныч… Встретились лицами, обменялись приятием. И он вдруг ей спонтанно. Размеренно, раздумчиво:

— Мы давно, ещё до нашей эры, подвержены рассматривать это… евангельское, как потом его назовут: не зовите третьего, договоритесь двое.

— Да? — моментально встрепенулась.

— Вот для интима с твоим уникумом, с Бершиком, тебе третий нужен?

— Нет! — Экая истовая категоричность!

— И правильно. Для хорошего интима третий не нужен. И слово «хороший» — лучше, чем «отличный». То есть правильный, честный, по понятиям.

Загадочно простодушен Саныч, загадочно.

Э-э. Кха-кха! Собеседники, вы двое, вы. Не лишен ли при вас Виталий Аврумович Евлогин такой? Может, и не лишен, но демонстративно лишён. А он, Виталий Аврумович Евлогин, при исполнении, кха-кха.

Всё-всё. Зацепились языками на секундочку. Всё-всё.

Пожалуй, и неплохо, что вещун с писакой махнулись дежурствами. Будь на посту-2 Измайлов-мнимый, застряли бы не на секундочку. Иной раз писака на редкость велеречив и зануден.

…Шеф вернулся. В образе. При всей неформальности отношений — дис-цип-лин-ку извольте!

— Где бейдж?

— Тута, Аврумыч, тута! — Вещун Саныч чуткий. Дурачком-служакой прикинуться — запросто.

— Не «тута», на груди слева! «Цепь» это вам всем не в баньке! Быстро пристегнул! Распустились! Оштрафую!

Быстро пристегнул. Вещун Саныч чуткий.

То-то. Шеф строг, но справедлив.

А вот как он, Саныч, спас себе руку — загадка. Списать на «стареешь, Аврумыч, стареешь!» — не списать, не дождётесь! Списать разве что на ту самую неформальность отношений. Всё-таки полезен.

Уже мимо прошел, к себе. И Саныч позади, со спины ладонью — хвать за шею. Крепко, мёртво. И…

Как жив остался (то есть Саныч)? Тайна сия велика есть. Всё ж на рефлексах, на мгновенных. Оп! И позади более нет никого — в живых. Опыт, сын ошибок трудных. Ошибок пока не… Карабах, Йемен, далее везде. Как Саныч жив остался? Помимо рефлексов ещё и нервы у меня (с учётом того-сего). Нервы, товарищи, ещё никто не отменял… Наверное, всё же неформальность отношений спасла (Саныча). Хотя рисковал он, рисковал.

— Погодь, Аврумыч. Да погодь ты! — Пальцы на загривке, тепло пошло. — Ты вот что. Завтра в нашу баньку приходи, приходи. Надо тебе холку поправить, надо. А то совсем… — И говорит-говорит. Продолжая работать. — Положение руки, понимаешь, соответствует жизни сердца. Рука проникает в чаяния сердца, она же невольно идёт. Взаимное притяжение. Есть вольная рука — хватает, дёргает, теребит. А есть невольная… Как мало в жизни соответствий и подобающих созвучий. Гёте, да? Ещё у Рильке тоже…

Откуда?! Вот откуда у него?! Есть многое на свете, друг…

А полегчало. Временно пусть, но да. Завтра надобно в баньку, надобно. Чтоб уж совсем полегчало, чтоб окончательно избавиться…

И — поплохело. Вдруг! Не физически, нет. А строго по анекдоту: морально тяжело. Рука, она же невольно идёт, сказал. Проникает в чаяния сердца, сказал. Взаимное притяжение, сказал.

Тот её жест под душем — при появлении чужого. Не прикрывалась. Прикрывала. Оберегала. Срок ранний, но положение руки, понимаешь, соответствует жизни сердца…

* * *

Поплохело, да.

Сволочь ты, Евлогин!

Угу.

Другое дело, со временем констатация имеет тенденцию к смене интонации. Не слишком замысловато, нет? От самобичевания до кокетливого «хо-хо!». Время лечит.

А ты зна-а-аешь, нет, знаешь, чем всё кончилось?!

Какая разница! Кончилось — и слава богу!

Вот только мордаунтов доморщенных не хватало!