Ангел, летящий на велосипеде

Вот почему Мандельштаму понадобился не просто ужин, но накрытый для двоих стол со свечами. и на Таврическую они возвращались не на троллейбусе 8 или 24, а на извозчике.

Камин, медвежья шкура, свечи, пролетка - это память об иных странах и пристанищах. О самом себе, пишущем письмо из Монтрё-Террите.

Осип Эмильевич очень надеялся на то, что и Лютик тут увидит своего рода подсказку.

Ведь было же когда-то у Львовых имение Романи рядом с Паневежем. Вековые деревья, старинный дом, охотничьи собаки… Года в три она начала заниматься французским настолько успешно, что вскоре едва не забыла русский.

Кстати, номер «Англетера» должен был стать для них и Крымом.

Если его подруге требовалось не море, но свобода, они могли и не покидать Ленинград.

Оказалось, старания Мандельштама напрасны.

Гостиничный номер не вызвал у нее никаких особых чувств.

Ну если только напомнил о других поклонниках - они тоже, бывало, становились на колени и смотрели на нее так же, как он.

Страхи Осипа Эмильевича

Некоторые увлечения Мандельштама совершенно безобидные. К примеру, он любил сладкое. Его любовь к пирожным была по большей части столь же платонической, как пристрастие к гостиничным интерьерам.

Помимо стремления необычайной силы, Осип Эмильевич чувствовал страх. Обретение почти наверняка означало катастрофу. Пирожное еще могло сойти с рук, но никак не камин или медвежья шкура.

Со временем его опасения приобрели характер чуть ли не болезненный. Едва появлялись малейшие поводы для оптимизма, он незамедлительно впадал в хандру.

Лучше неопределенность и нищета, чем сомнительные подачки судьбы!

Самых больших неприятностей он ждал от вступления в писательский жилищный кооператив.

В, казалось бы, невинном «паевом взносе» Осипу Эмильевичу мерещилось страшное «паек»:

Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою…

Слово «паек» тревожило и не отпускало. В одном из вариантов стихотворения он еще и потоптался вокруг него.

И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю
Кулацкого пая пою…

Кстати, с этим кооперативом Мандельштам все предчувствовал верно. Счастья оказалось как раз с порцию сладостей: только они с женой ощутили вкус, так сразу лишились всего.

С некоторых пор Осип Эмильевич боялся всякой удачи: он точно знал, что если ему оказывают знаки внимания или даже пропускают без очереди, то это не к добру.

«Ни к чему и невпопад»

Самые нехорошие предзнаменования были и до камина с медвежьей шкурой. Вообще в этой истории предчувствий явно больше, чем осуществлений.

Едва ли не с первых дней знакомства с Лютиком у Мандельштама выговорилась формула. На языке стихов происходящее называлось: «ни к чему и невпопад».

Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.

Конечно, «ни к чему и невпопад» - это не только о ней, но и о нем.

О том, как они пытаются, но все не находят единственно верной интонации.

Вроде как в ответ на просьбу о тишине каждый переходит на крик.

- Меня не устраивает ваше отношение к людям, - так подытожил Мандельштам свое решение остаться с Надеждой Яковлевной.

Конечно, ему следовало сказать об этом не так. Еще неизвестно, как бы все повернулось, произнеси он что-то менее назидательное.

А ведь есть, есть такие слова!

Некоторые из них могут воздействовать на природу, творить чудеса, пробуждать огромные пространства.

Со временем Мандельштам прибегнет к их помощи.

В стихотворении памяти Лютика он произнесет ее имена, сочиненные им во время бессонницы, а откликнутся Шуберт и рожок почтальона.

Я тяжкую память твою берегу,
Дичок, медвежонок, Миньона,
Но мельниц колеса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.

…Все это будет потом, а пока ситуация складывалась так, что впору подмигнуть Георгию Кусову.

Так же, как и ему, им тоже хронически не везло.

По-разному вспоминается прошедшее чувство.

Кому-то представляется отдельная минута, а Мандельштам видел такую картину: ему казалось, что он очень старается, но все никак не может завязать шнурки.

О шнурках

Мандельштам умеет хорошо прятать свои переживания. Вот и мысли о Лютике он поместил туда, где их не так-то просто отыскать.

Ничто не предвещало такого места в «Египетской марке». Как-то уж слишком неожиданно он оказался в ситуации двадцать пятого года.

Так бывает, когда человек идет и вдруг поскальзывается.

Первая реакция - замешательство: «Я то и дело нагибался, чтобы завязать башмак двойным бантом и все уладить, как полагается, - но бесполезно».

Дальше события развиваются как бы без его участия: «Нельзя было ничего наверстать и ничего исправить: все шло обратно, как всегда бывает во сне».