Ангел на мосту

Новая победа всякий раз влияла на Чарли чудодейственным образом. Он весь преображался, становился щедрым, сердечным, бесконечно добродушным, спокойным, другом кошек, собак и случайных прохожих, общительным и полным сочувствия к чужим печалям. Правда, он знал, что дома, олицетворяя собой живой укор, его ждет миссис Пастерн — ну да ведь он четверть века служил ей верой и правдой, а сейчас, если бы он и вздумал нежно ее погладить, она бы скорее всего охнула и сказала: «Не трогай меня, у меня тут как раз синяк, я ушиблась, когда работала в саду». А в те вечера, которые они проводили вместе, она, как нарочно, поворачивалась к нему всеми своими остриями: она ведь никогда не прекращала свою работу по оттачиванию и шлифовке чувства собственного достоинства!

— Представь себе, — скажет, бывало, миссис Пастерн, — Мэри Квестед, оказывается, передергивает в картах, — и замечание ее повисало где-то в воздухе, так и не добравшись до кресла, в котором сидел Чарли. Быть может, все реплики миссис Пастерн были лишь косвенным выражением ее недовольства Чарли. Как бы то ни было, ее недовольство уже не в силах было его затронуть.

Следующее свидание с миссис Флэннаган произошло в городе. Они позавтракали в ресторане и потом провели весь день до вечера вместе. В вестибюле гостиницы миссис Флэннаган остановилась перед витриной с парфюмерией. Поиграв плечами, и назвав Чарли «мартышкой», она объявила, что обожает духи.

Несмотря на ее девичьи ужимки и заверения в собственной добродетели, в этой ее просьбе ему почудился известный навык. Впрочем, флакон духов он ей купил. В другой раз она облюбовала себе в витрине магазина пеньюар; он купил ей и пеньюар. Еще одно свидание доставило ей шелковый зонтик. Поджидая ее в ресторане, где была назначена их четвертая встреча, он подумал, как бы она не попросила у него каких-нибудь ювелирных изделий; его финансы заметно таяли. Она обещала прийти к часу, и он сидел, наслаждаясь своим положением счастливого любовника, запахами соусов, джина и красных ковров. Она всегда опаздывала; в половине второго он заказал еще одну порцию джина. Без четверти два он заметил, что официанты начали перешептываться и смеяться, кивая в его сторону. Неужели она его обманула и не придет? Такая возможность представилась ему впервые! Интересно, что она о себе думает? Кто она такая, что смеет с ним так поступать? Домашняя хозяйка, изнывающая от одиночества, только и всего! В два он наконец заказал себе завтрак. Он был раздавлен. Последние несколько лет вся его личная жизнь состояла из вереницы односеансовых связей, подчас не слишком высокого пошиба, без которых, однако, его существование было бы совсем невыносимым.

Тоска и одиночество человека, которого обманули и бросили посреди города, в ресторане, между часом и двумя пополудни — кто незнаком с этим чувством, с этой ничьей землей, устланной деревьями, вырванными с корнем, и изрытой окопами и крысиными норами укрытий, в которых все мы прячемся, беззащитные в своем легковерии? Понимающий взгляд официанта, беспечный смех и болтовня за соседними столиками болезненно отзывались в каждом нерве Чарли. Вознесенный своей обидой над толпой, переполнявшей ресторан, Чарли висел над нею, беспомощный, как человек, вскарабкавшийся по шесту на самую вершину. Огромные волны одиночества вздымались ему навстречу. Чарли вдруг поймал свое отражение в зеркале: он весь как бы раздулся, седые волосы судорожно льнули к черепу, словно остатки романтического ландшафта, а грузное туловище напоминало Сайта Клауса на елке в клубе пожарников, которому для вящей убедительности запихнули под балахон небольшую диванную подушку. Чарли поднялся, оттолкнул столик и направился к вестибюлю, чтобы позвонить по телефону.

— Мсье недоволен завтраком? — спросил официант.

В трубке раздался девичий голосок миссис Флэннаган.

— Так продолжаться не может, — сказала она. — Я все продумала — так нельзя. Не потому что я не хочу, нет, вы мне очень нравитесь как мужчина, но совесть велит мне прекратить наши отношения.

— Я к вам зайду вечерком, и мы все это обсудим, ладно?

— Я, право, не знаю…

— Я к вам заеду прямо со станции.

— Ну хорошо, но за это вам придется сделать мне небольшое одолжение.

— Какое одолжение?

— Когда приедете, тогда и скажу. Только поставьте, пожалуйста, машину позади дома, а сами войдите черным ходом. Я не хочу давать нашим кумушкам пищу для сплетен. Вы забыли, что у меня это первый раз в жизни!

Ну что ж, подумал Чарли, она права. Ведь ей необходимо поддерживать в себе чувство собственного достоинства. В ее самолюбии было столько детского простодушия! Она напоминала ему девочку из фабричного городка, который иной раз проезжаешь на машине: сидит себе такая девочка где-нибудь на окраине возле реки, на сломанной скамейке, облачившись в скатерть вместо мантии, и размахивает жезлом в своем королевстве сорняков, золы и двух-трех куцых цыплят. Как умилительна эта смешная и чистая гордость королевы окраин!

* * *