Ангел на ветке

А еще несколько дней спустя кто-то разбудил Никифора неимоверно громким шелестом. Тюпа тоже не спала. Она видела из окна, как он выскочил с палкой в руках и по привычке направил ее в сторону, где росла шелковица. Но шелковицы не было, а шелест все усиливался, и Никифор, наконец, увидел, как в лунном сиянии безудержно цвело червями абрикосовое дерево. Он бросился в подвал, схватил канистру с ядом и помчался поливать разросшийся абрикос. Но от этого абрикос лишь пуще прежнего запенился, и Никифор понял, что уже никогда не сможет остановить этого цветения.

Тогда он сел на землю, прямо в лужу с ядом, и завыл на луну. Высунулся сосед сверху и с ругательствами запустил чем-то в Никифора, путая его с бродячей собакой. Никифор заскулил, но выть не перестал.

Луна скатилась ниже и посмотрела Никифору в глаза. Никифор опустил низко голову и продолжал сидеть, пока луна не скрылась за облако. А потом случилось чудо – облако вздохнуло и превратилось на глазах Тюпы в шелковицу. Подсвеченная изнутри луной, шелковица склонила к Никифору свои ветви, помогла ему подняться из лужи с ядом и проводила его к самой калитке.

Никифор всхлипнул в последний раз, открыл калитку и оглянулся на шелковицу. Она закивала ему всеми ветвями и подтолкнула в дом.

Две тени

Когда Тюпа проходит по коридору своей коммуналки, в нос ударяет запах преющей луковой лушпайки. «Лушпайка» – так называет Тюпина соседка, тетя Витя, кожицу от овощей. Мусорное ведро стоит под умывальником. Солнце из прихожей всегда благоволит к этому умывальнику: белая эмалированная раковина – единственно яркое пятно в затемненном узком коридоре, на продольной стене которого вытянулось мутное зарешеченное окно.

Вид из окна упирается в нечто сплошное, серое, тоскливое, по мере Тюпиного взросления превращающееся в обыкновенную глухую стену дворового туалета, за которой всегда творится что-то нехорошее, темное, стыдное. Об этом можно судить по звукам тусклых и злых мужских голосов, утопленных вместе с их обладателями в булькающей перистальтике дряхлеющей канализации. Иногда они гоняют крыс, бранясь непонятными словами. Но Тюпа их не слушает. Она отправляется на розыск двух теней, которые то появляются, то исчезают в пространстве дома. Никакие голоса снизу не могут отвлечь ее от этого поиска.

С утра две тени ждут ее посередине между сном и явью, когда она идет к умывальнику, чтобы смыть остатки сновидений с ресниц. Она пытается продлить этот момент окончательного пробуждения и получше разглядеть их, но чем больше она старается, тем быстрее они размываются в рассветной млечности коридорных стен.

Вечерами две тени вновь дают о себе знать, тревожно вибрируя на дверях и половицах. Они словно шлют какие-то знаки Тюпе, хотят поведать о чем-то, предостеречь ее. Интересно, от чего?

Возле чердака, почти дверь в дверь, ютится комнатка. Она служит кладовкой и всегда заперта на замок. Однажды Тюпе все же удается заглянуть в нее, когда тетя Витя отпирает дверь ключом, чтобы что-то достать. Комнатка не таит в себе никакой тайны – это скучный квадрат с потрескавшимся кожаным диваном у стены и амбразурного вида оконцем, выходящим на крышу. Кусочек облачка и несколько черепиц – вот все, что умещается в этом оконце.

Тюпа вспоминает, что когда-то слышала краем уха о матери с дочерью, которые делили эту комнатку много лет назад. Их приютили Фукочка с бабой Милей, старшей покойной сестрой тети Вити. Это произошло в какое-то страшное и опасное время, о котором всегда многозначительно помалкивали в доме. Женщины жили там так долго, что и дочь уже состарилась. Ее звали как Эльзу из сказки братьев Гримм. Только у нее не было братьев, и она была некрасива и одинока, хотя жизнь с матерью, с которой она делила окно и диван, делала ее одиночество чисто умозрительным.

Неизвестно, почему они задержались в той комнатке почти на целую жизнь. То ли свыклись с каморкой, то ли страшное и опасное время в силу своей анонимной неопределенности никак не заканчивалось. Даже и в Тюпиной памяти остался некий проблеск, связанный с их пребыванием: керосинка на лестничной клетке и горбоносая худая женщина в повязанной рожками вперед косынке. Всякий раз, пока на керосинке что-то кипело, женщина вытаскивала из-за пазухи затертый треугольник письма и читала, и читала, вытирая концом платка щеки. Может, это было письмо от ее братьев-лебедей из сказки Гриммов. А может, эта была одна из сказок времени. Время ведь тоже сочиняет сказки и истории, которые потом собирают в книги и учебники с картинками, называя их историей. История – это для взрослых, истории – для подростков, а сказки – для детей. Для Тюпы это пока что сказка о двух женщинах, исчезнувших однажды из чердачной каморки, как исчезают герои прочитанных и забытых книг.