Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

«Это была настоящая пытка, – вспоминал Иван Тимофеевич Спасский. – Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку».

И возникло искушение прервать адскую боль.

Пушкин велел слуге передать ему ящик письменного стола, где хранились пистолеты.

Искушение было чрезвычайно сильным. Хотя Пушкина и наблюдали лучшие русские врачи того времени – из известных хирургов его не консультировал только Н. И. Пирогов, который был в то время в Дерпте, – но болеутоляющих средств никто не предложил умирающему.

И тем не менее Пушкин сумел преодолеть соблазн. Он както легко и охотно позволил Данзасу отобрать пистолеты. И разве не слова государя: «Прошу тебя исполнить последний долг христианина» – помогли Константину Карловичу разжать пальцы Пушкина на рукояти пистолета? Разве не эти слова помогли великому русскому поэту удержаться от греха самоубийства?

Было это в три часа ночи, а к четырем боли в животе усилились до такой степени, что Пушкин не мог сдерживать стонов.

Крики были столь громкими, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна, дремавшие в соседней комнате, вскочили от испуга. Наталья Николаевна, к счастью, криков не слышала, спасительный полуобморочный сон сковал ее, и она проснулась, когда Пушкин вскрикнул в последний раз. Наталье Николаевне объяснили, что это кричали на улице.

Приехал срочно вызванный Николай Федорович Арендт. Обследовав Пушкина, он понял, что начинается перитонит, назначил «промывание» и опий – для утоления боли.

Скоро опий начал действовать, боль стихла.

Пушкин попросил позвать детей, чтобы проститься с ними. Их привели и принесли к нему полусонных. Молча Пушкин клал руку на голову каждого, крестил и так же молча отсылал от себя: Марию – 4 года 8 месяцев… Александра – 3 года 6 месяцев… Григория – 1 год 8 месяцев… Наталью – ей было всего несколько месяцев…

Жуковский сказал, что сейчас уезжает и, может быть, увидит государя. Надо ли что передать?

– Скажи ему, – ответил Пушкин, – что мне жаль умереть… Был бы весь его.

5

К полудню 28 января Пушкину стало легче. Он даже немного повеселел. Шутил с заступившим на дежурство у его постели доктором Владимиром Ивановичем Далем. Поскольку болезнь перешла в другую фазу, чтобы уменьшить жар и снять опухоль живота, начали ставить пиявки.

«Больной наш, – вспоминал Даль, – твердою рукою сам ловил и припускал себе пиявок и неохотно позволял нам около себя копаться».

– Вот это хорошо, вот это прекрасно, – говорил он, потом вздохнул и сказал, что жаль, нет здесь ни Пущина, ни Малиновского – легче было бы умирать…

Во второй половине дня Пушкин начал слабеть, иногда проваливаясь в забытье.

Говорить ему было трудно, но он попросил подругу жены княгиню Екатерину Алексеевну Долгорукову «на том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения, ехать к Дантесам и сказать, что он прощает им».

Екатерина Алексеевна поручение исполнила.

– Я тоже ему прощаю! – ответил Дантес и засмеялся.

6

– Я был в тридцати сражениях, – сказал 29 января Николай Федорович Арендт. – Я видел много умирающих, но мало видел подобного.

Об этом же и свидетельство Владимира Ивановича Даля, не отходившего последние часы от постели Пушкина:

«Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил».

Столь много людей находилось в последние дни в квартире Пушкиных, столько литераторов, что не оставалось не зафиксированным для потомков ни одного движения поэта, ни одного его слова и вздоха.

Поэтому – пробелов тут не может быть – и поражает сосредоточенная немногословность последних пушкинских часов. Это воистину запечатленная в десятках воспоминаний картина подлинного исполнения последнего долга христианина.

Никакой патетики, никаких театральных, предназначенных для публичного оглашения откровений, только самые необходимые распоряжения, только самое главное…

– Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтобы забыли про тебя. Потом опять выходи замуж, но не за пустозвона, – говорил он, прощаясь с женой.

Все короче становились фразы…

– Боже мой. Боже мой! Что это?

– Скажи, скоро ли это кончится? Скучно!

– Смерть идет.

– Опустите сторы, я спать хочу.

В 2 часа 40 минут пополудни 29 января Пушкин попросил морошки. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья и начала кормить мужа с ложечки. Пушкин съел несколько ягод и сказал:

– Довольно!

– Кончена жизнь, – спустя пять минут сказал он. – Теснит дыхание.

Это – последние слова…

«Всеместное спокойствие разлилось по всему телу. Руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни, колена – также. Отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; еще один слабый, едва заметный вздох – и пропасть необъятная, неизмеримая разделила уже живых от мертвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его»… – писал В. И. Даль.

7