Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи

Рафаэль возлежал на гигантской кровати в последней комнате, откинувшись на гору валиков. Он был в белой рубашке, свободно зашнурованной на гладкой безволосой груди, черных рейтузах с неприлично большим гульфиком и алых войлочных туфлях. Рядом с ним спала молодая женщина с распущенными волосами и обнаженными плечами, небрежно прикрытая покрывалом.

Седоволосый человек сидел на стуле рядом с кроватью, еще трое из свиты Рафаэля расположились у камина, придвинувшись к ревущему огню. Один из них, толстый человек с покрытой испариной круглой физиономией, громко и жизнерадостно объявил мажордому, что они начнут рубить мебель, если им не принесут еще дров. Мажордом поклонился и без возражений сказал, что узнает, чем можно помочь, затем сообщил о приходе Паскуале и Никколо, откланялся и удалился скорее как вежливый хозяин, а не слуга при исполнении.

Рафаэль сел прямо, погладил лежащую рядом женщину по волосам, когда она зашевелилась во сне. Он приветствовал Никколо, словно старого друга, и вопросительно поглядел на Паскуале. Паскуале смело взглянул на него в ответ, хотя начал потеть в удушающей жаре комнаты.

— Мой помощник, — представил его Никколо.

Седоволосый человек зашептал что-то Рафаэлю на ухо, художник кивнул.

— Он ученик Джованни Россо, — произнес Рафаэль, глядя прямо в лицо Паскуале.

Его глаза с тяжелыми веками были полузакрыты, брови образовывали прямую линию над переносицей. Золотые нити были вплетены в копну длинных волнистых волос. Пройдет еще несколько лет, подумал Паскуале, и Рафаэль разжиреет, об этом можно было судить по пухлым запястьям и по тому, как подбородок перетекал в пухлую шею, когда мастер, словно султан, лежал, раскинувшись на валиках. Но эта мысль не уменьшила восхищения Паскуале: перед ним был самый богатый художник в мире, живописец принцев и пап. Он огляделся, в надежде увидеть наброски, картоны, может быть, стоящие где-нибудь на стуле неоконченные полотна. Ничего подобного не было.

— Паскуале оказался достаточно хорош, чтобы помогать и мне. Он был здесь прошлой ночью. Возможно, вы видели рисунки в печатном листке, иллюстрирующие мои статьи, — пояснил Никколо.

— Ничего особенного, — робко вставил Паскуале.

Рафаэль отмахнулся, словно от мухи. На всех пальцах у него были кольца, толстые золотые кольца с рубинами и изумрудами.

— Я не читаю печатных листков. Вижу, в одежде вкус не изменяет художникам Флоренции. Это краска у тебя в волосах или новый оттенок?

Паскуале покраснел:

— Прошу прощения, сир, у меня не было времени смыть всю грязь после дня работы, потому что дело срочное, хотя мастер Никколо слишком вежлив, чтобы говорить об этом вслух.

Седоволосый снова зашептал Рафаэлю в ухо, и тот промолвил:

— Раскрашивать задник для светового представления какого-то механика не есть настоящая работа, но, полагаю, вам не приходится выбирать.

Толстяк у камина заговорил с насмешливым негодованием:

— Это и есть девиз, сделавший Флоренцию центром художественного мира. Я столько раз слышал его, что больше слышать не желаю.

Еще один компаньон Рафаэля вмешался в беседу:

— У нас здесь есть враги, синьор Макиавелли. В частности, Микеланджело Буонарроти. Он бесится от зависти с тех пор, как утратил расположение Папы. Мы стали жертвой его ложных обвинений, его безумных притязаний на изобретение всех существующих в истории живописи техник. Он опасный человек.

— Мы не боимся Микеланджело. Но он умеет доставить хлопоты, и у него много друзей, — сказал Рафаэль.

— Много друзей среди так называемых художников, — вставил человек у камина.

Никколо заговорил примирительно:

— Я достаточно пострадал от ложных обвинений, чтобы понимать ваши опасения, но позвольте мне заверить вас, что мы здесь не служим никому, кроме правды. Вы все меня знаете. Вы все знаете, я не принадлежу ни к каким партиям, не принимаю ничьей стороны.

Это, кажется, удовлетворило Рафаэля. Он хлопнул в ладоши и громко потребовал вина, потом подмигнул Никколо:

— Уверяю вас, одно старое вино синьора Таддеи весьма недурно.

— Вы очень любезны.

— Таддеи мой хороший друг, Никколо. То, что произошло, само по себе удручающе. То, что это произошло в доме моего друга, еще хуже. Я помогу вам, если смогу и если вы, в свою очередь, будете со мной откровенны. Есть ли шансы, что убийца будет найден городской милицией?

— Я так не думаю.

Рафаэль обратился к седоволосому человеку:

— Я же тебе говорил! Им на нас плевать. Мы здесь среди врагов, опасность окружает нас со всех сторон.

— Нам не следует говорить об этом, — ответил седой.

— Конечно, — согласился Рафаэль, — конечно не стоит. Всему свое время, так?

Мальчик с сонными глазами, раза в два моложе Паскуале, внес золотой поднос с кувшином вина и полудюжиной золотых стаканчиков. Он налил вина, обошел всех, улыбнулся, когда Паскуале ахнул, удивляясь тяжести своего стаканчика, его маслянистой гладкости. Это было чистое золото стоимостью в его годичный заработок. У вина был богатый, насыщенный аромат.

Рафаэль опрокинул свое вино залпом, протянул стакан, чтобы его снова наполнили, и вяло произнес: