Ангел Петя

Путешественники зависли над высоким холмом, поросшим осенним лесом. Прямо под ними могучие клены вздымали вверх ветви, покрытые красными листьями. Между кленами, здесь и там, виднелись высоченные вековые ели, казавшиеся черными на фоне багряной листвы, а внизу небольшими группками стояли хрупкие березки, украшенные монистами золотых листьев. На безлесной вершине холма, покрытой невысокой зеленой травой совершенно летней расцветки, стоял небольшой деревянный домик. Открылась дверь, и на крыльце появилась стройная мужская фигура, облаченная, как казалось издали, в обтягивающие джинсы и футболку. Полетев ближе, Петя понял, что не ошибался – на высоком рыжеволосом парне действительно были голубые джинсы и черная футболка с белой надписью I was born to be red.

– Привет, Француз! – воскликнул Булгарин и, расставив руки для объятья, почти бегом двинулся к рыжему.

– А, Бýлгар! – радостно закричал Пушкин, и они обнялись.

– А это и есть твой протеже? – выпутавшись из объятий друга, великий русский поэт с интересом взглянул на Петю.

– Да. Позволь тебе представить: Петр Андреевич, он здесь уже неделю.

– Ты так его и называешь – Петр Андреевич? – расхохотался Пушкин, – а он тебя как – Фаддей Венедиктович? На дворе двадцать первый век, Бýлгар, а ты все в девятнадцатом живешь. Петр, подгребай к нам, не стесняйся, – последние слова относились, разумеется, к Пете.

Молодой человек со смущением приблизился и негромко произнес:

– Очень приятно, Александр Сергеевич. Я очень много о вас слышал. И читал… кое-что.

– Нет, так дело не пойдет! – закричал Пушкин. – Все быстро за стол, сейчас выпьем вина, познакомимся по-настоящему.

– И то верно, а то стоите, Петр Андреевич, фетюк-фетюком, – негромко добавил Булгарин.

– Чт-о-о? – удивился Пушкин, – что ты сказал?

– Ты, Француз, днями «Мертвые души» не перечитывал? – невинным голосом поинтересовался Петин наставник.

– Было дело, – не стал спорить Пушкин, – а ты по чему догадался?

– Так ты же теперь вылитый Ноздрев, – объяснил Булгарин, и друзья рассмеялись.

Ноздрева Петя помнил, хоть и смутно, из школьной программы. Как представлялось Пете, гоголевский персонаж вид имел не рыжий, а, скорее, цыганистый, но манера поведения вполне соответствовала смутным воспоминаниям.

– За стол, за стол! – скомандовал Пушкин, и небольшая компания расположилась вокруг невесть откуда появившегося стола, уставленного бутылками, дымящимися блюдами и фруктами.

– Я тебя буду звать Петром, – объявил Пете хозяин, – пока прозвища не придумаем. А меня зови, хотя бы, Французом – согласен?

– А почему вас Французам зовут?

– Тебя, тебя – никаких вас! А Французом с детских лет зовут, не знаю уж почему.

– Потому, что на обезьяну похож, – подключился к беседе Булгарин – отчего-то он очень развеселился.

Старые друзья рассмеялись над непонятной шуткой, а затем Француз сказал строгим голосом:

– А Бýлгара Булгаром зови. Не возражаешь, Бýлгар?

– Лучше я буду вас Тадеушем звать, можно? – смущаясь, попросил Петя.

– Тогда уж лучше Яном, – предложил Булгарин, – и на «ты». Я собирался предложить это позже, уже когда мы сможем обмениваться мыслями, но Француз, как всегда спешит, егоза.

За столом, по настоянию Пушкина, все выпили холодного кислого шампанского и поцеловались (от Булгарина пахло дорогим мужским одеколоном а Пушкин, почему-то, источал вкусный запах свежих яблок).

– Что-то, Бýлгар, ты постарел, – ехидно сказал Пушкин после очередного фужера, – в прошлый раз лет на восемнадцать выглядел, а теперь на все сорок – прямо взрослый солидный господин. Никак решил изменить своей неприступной возлюбленной и завел подружку с геронтофильскими склонностями?

– А тебе что за фантазия пришла рыжим сделаться? – парировал Булгарин, – я вон Петру обещал знакомство с красавцем Аполлоном, а ты – вылитый Лепрекон.

Как помнилось Пете, сказочный Лепрекон был коренастым рыжим уродцем, но сравнение позабавило, и он рассмеялся вместе со всеми.

– А ты, Петр, – обратился Пушкин к Пете, – отчего таким розовощеким херувимом представляешься? Решил вспомнить детство золотое?

– Пете было двадцать четыре года, – негромко объяснил Булгарин. – Он приблизительно таким и был.

– Извини, Петр, – не особенно смутился Пушкин, – ты еще пока не привык, наверное, оттого и переживаешь. Ничего, скоро поймешь, что здесь жизнь только начинается.