Ангел пролетел

– Я отдаю себе отчет! Куда ты ездил, я тебя спрашиваю!

– Шурке подарок покупал, – сообщил Глеб мрачно. – Или нельзя в рабочее время?

– Можно, – морщась, сказал Шумаков, – все можно.

Он обошел Глеба и ушел в сторону ординаторской. Глеб смотрел ему вслед.

Никаких подарков в шкафчике у Глеба не оказалось.

Ни пакетов, ни свертков в красно-зеленых рождественских бантах. Зря он наврал так… топорно. Проверить ничего не стоит.

Машины у Глеба не было, а в раздевалке у них шкафчики, как в детском саду, – ни замков, ни дверок. Все вокруг колхозное, все вокруг мое.

Шумаков, оглядываясь, как крыса на помойке, рылся в чужих вещах.

Нет, гораздо хуже, чем в чужих, он рылся в вещах людей, с которыми работал долгие годы, которым доверял и которых любил. На самом деле любил.

И подозревал всех скопом.

Глеб наврал ему. Он не покупал никаких подарков.

У Нонны Васильевны в пакете обнаружилась пластмассовая елочка со звездой, источавшая конфетные запахи, – детский новогодний сюрприз. Внуку прихватила, что ли? Внук у нее родился месяц назад, зачем ему конфеты?!

У Маши тоже обнаружилась пластмассовая елочка, а у Маши никаких детей вовсе не было.

В другой раз Шумакову были бы забавны эти елочки, а нынче он только больше ожесточился – его вдруг задело, что и Маша, и Нонна эти подарки… украли. Их еще даже не начали раздавать, он знает совершенно точно.

Их еще не начали раздавать, а они уже по своим шкафам растащили. И самое главное – цена им грош, а зарабатывают все хорошо и все равно, все равно таскают!..

За дверью в коридоре кто-то громко запел про елочку, и Шумаков замер в раздевалке, оскалившись, как та самая крыса.

Он должен найти ответ на все вопросы.

Он не сможет работать, если не найдет.

Песня про елочку приближалась.

Шумаков метнулся к своему шкафчику, выудил из кармана куртки новую пачку сигарет – подкладка вывернулась, затрещала, – пошел к двери и в коридоре столкнулся с Машей.

Это она пела про елочку, которой холодно зимой.

– Что это вы, Дмитрий Антонович, – спросила Маша, перестав исполнять песню, – уже вторую пачку начинаете?

У нее было прекрасное настроение.

– Маш, ты зачем сегодня из здания уходила?

– Что такое, Дмитрий Антонович?!

– Ты сегодня уходила? С работы?

Она потупилась.

– Ну и что?

– Да ничего. Зачем ты уходила? Или отпрашиваться теперь не модно?

– Да ведь на пять минут всего!.. И вы всегда отпускаете!

– Маша!

– Я булку выходила купить. К кофе. В буфете не было ничего, вот я и выходила.

У него немного отлегло от сердца.

Булка – в этом слове было что-то такое обнадеживающее и успокоительное, и домашнее, и милое. Как и в самой Маше.

– А кто капельницу забрал из второй операционной?

– Да Лебедев забрал. Я видела.

Этого Шумаков не ожидал.

– Ты видела?!

– Ну да. Он по коридору ее катил. А что?

– Во сколько это было.

Маша посмотрела на него с сожалением, как будто на тяжелобольного, у которого нет никаких надежд на выздоровление.

– Я… не запомнила, Дмитрий Антонович. Но уж, конечно, после того, как… Ну, больной уже к тому времени умер, понимаете?

– Понимаю, – согласился Шумаков.

– А почему вы об этом спрашиваете, а? – поинтересовалась Маша с любопытством. – Что-то случилось?

– Капельница пропала, – буркнул Шумаков, – а спросить не с кого. И с дисциплиной у нас беда. Все шастают куда хотят. Надо собрание провести.

– Давайте только после Нового года, а? – попросила Маша жалобно и улыбнулась. – Ну, пожалуйста!.. Какая дисциплина, когда Новый год на носу!

Шумаков махнул рукой, сунул в карман сигареты, наткнулся пальцами на медицинский пакет и снова помрачнел.

Он уже скрылся за поворотом коридора, когда Маша проворно достала телефон и нажала одну-единственную кнопку.

Сергей Лебедев был в ординаторской. Качал ногой и смотрел теннис. Он был большой аристократ, любил теннис и «Формулу-1».

– Куда ты капельницу дел?

– Какую капельницу, Дмитрий Антонович?

– Из второй операционной капельницу!

– А… больной поставил, которая в третьей палате лежит. Толстая такая. Как ее… Чуркина Тамара Григорьевна, вот как!

– Зачем ты из операционной капельницу взял?

Лебедев перестал качать ногой и насупился.

– В третьей палате своей нет, что ли?

– Да есть!

– Тогда зачем?..

– У нее держатель отвалился. Пакет не держится. Вот я и взял из операционной. А что такое-то? Нельзя, что ли?

– Нельзя! – заорал Шумаков. – Нельзя! Ты чего, первый день на работе?! Кто это из операционных капельницы хватает?

– Да я один раз только!

Вообще говоря, это было очень похоже на Сергея Лебедева. Если ему чего-то не хватало, он немедленно утаскивал это у соседей, на которых ему было решительно наплевать.

Сергей как раз никогда не работал в Институте Склифосовского.

– А что там стояло, в этой капельнице, когда ты ее упер?

– Ничего там не стояло.

– Как ничего?

Лебедев пожал плечами и одним глазом глянул в телевизор. Там разыгрывали матч-бол, как же пропустить-то?

– Ничего не было, Дмитрий Антонович. Точно тебе говорю. Я и сам удивился. Наверное, Нонна все сняла. Еще до меня. Да ты не переживай, что он помер, дедок этот! Мы же все знаем, да? Ты молодец, так красиво, как ты, все равно бы никто не сделал!..