Ангел Рейха

– Как ваша нога? – спрашиваю я.

– Терпимо.

Лицо у него страшно осунулось. Мне приходит в голову, что в доме могут найтись какие-нибудь медикаменты. Возможно, какие-нибудь лекарства для животных. Сгодится почти все: обезболивающее, антисептики. Какого черта л беспокоюсь? Еще вчера я хотела убить его.

– Я собираюсь наведаться в дом, – объявляю я.

– Это обязательно?

– Возможно, у них есть лекарства. Возможно, у них есть какое-нибудь питье.

– Возможно, у них есть что-нибудь похуже. – Генерал достает из кобуры огромный пистолет и сует мне. – Вот, возьмите.

– У меня есть пистолет.

– Возьмите этот. Из него можно уложить быка.

– Меня беспокоят вовсе не быки.

Но я беру пистолет, оставляю генералу свой маленький «вальтер» и направляюсь к длинному низкому зданию, держась в тени. Я напряженно прислушиваюсь, не залает ли собака, но кругом все тихо.

Я долго стою у двери, стараясь различить какой-нибудь шорох или любой другой звук, свидетельствующий о том, что в доме кто-то есть. Мертвая тишина, только один раз я обмираю от ужаса, когда мимо пролетает сова.

Я поворачиваю дверную ручку: дверь не заперта. Это меня пугает, но я вхожу. В правой руке я держу убойной мощности пистолет генерала, а в левой фонарик. Луч света скользит по коридору, и через несколько секунд мое зрение подтверждает то, что говорит мне обоняние: здесь бояться нечего. Если только здесь не нашел убежище кто-нибудь еще более безумный, чем мы с генералом. Ибо я видела такое и раньше. Так порой поступают люди в состоянии безысходной ярости и отчаяния.

В коридоре, в выстланной плитняком кухне и в гостиной с разбитой мебелью полы усеяны кучками человеческих испражнений.

Осторожно ступая между ними, я прохожу в кухню и заглядываю в шкафчики. Солдаты наверняка все забрали, но посмотреть надо.

Они действительно забрали все, до последней крошки, до последней нитки. Искать здесь бинт бесполезно.

На заднем дворе нахолсу водяной насос. Он разбит вдребезги.

Я возвращаюсь к генералу, который в мое отсутствие заснул. Он просыпается с таким раздраженным видом, словно задремал исключительно по моей вине.

Узкий двор, на который мы приземлились, выходит к неогороженному полю. Оно и послужит нам взлетной полосой. Я пробую землю ногой и осторожно освещаю фонариком. Одно хорошо, что поле почти не вспахано.

Мы благополучно взлетаем и направляемся на север. Четыре часа утра.

Глава десятая

Когда я впервые встретилась с Эрнстом на торжественном приеме в Гамбурге, он дал мне свой телефон. Он нацарапал номер на обратной стороне меню и сказал:

– Будете в Берлине, позвоните. Я приглашу вас на обед.

– Спасибо, – сказала я и положила меню в карман, не думая, что он говорит серьезно.

Он пристально посмотрел на меня.

– Вы ведь позвоните, правда?

– О да, – сказала я.

Я этого не сделала. В течение следующего года я наведывалась в Берлин несколько раз, но так и не позвонила Эрнсту. Иногда я натыкалась на меню с номером телефона, которое валялось у меня в чемодане или стояло за часами на каминной полке, и задерживала на нем взгляд. Поначалу я не звонила, поскольку слишком хорошо сознавала разницу, существовавшую между нами в плане профессиональном и социальном. По прошествии некоторого времени, когда я стала работать в Дармштадте, я почувствовала, что теперь в состоянии общаться с Эрнстом более или менее на равных. Но тогда уже было слишком поздно звонить – по крайней мере я так считала.

Потом однажды я столкнулась с ним в «Темпел-хофе». Я возвращалась с международных соревнований по планеризму и позволила себе денек походить по магазинам в Берлине. Вечером я улетала в Дармштадт с товарищем.

– Фредди! – воскликнул Эрнст с радостью и укоризной одновременно. Его взгляд задержался на пакетах и свертках у меня в руках. – Вы давно в городе?

– Только сегодня приехала.

– Вы должны были позвонить мне! Разве я не говорил, что хочу пригласить вас на обед? У вас сохранился мой телефон?

– Да.

– Тогда ладно. В следующий раз. Вы ведь позвоните? Обещайте.

– Обещаю. – Я рассмеялась; в те дни при виде Эрнста мне всегда хотелось смеяться: у него постоянно было такое выражение лица, будто он сам с трудом сдерживает смех.

– Расскажите о себе, – велел он три месяца спустя, когда мы сидели в маленьком непритязательном ресторанчике, где готовили блюда, вкуснее которых мне редко когда доводилось пробовать.

– Что именно вы хотите знать?

– Все.

Эрнст умел подчинять своей воле. Он вытянул бы из меня любую информацию, но в любом случае внушал мне желание выложить все без утайки. Эрнст, подумалось мне, мог бы быть человеком опасным. Однако почему-то он не вызывал опасения. Какой-то черты характера ему для этого не хватало.

– Зачем вам это? – спросила я.

– В большинстве своем люди любят говорить о себе, – сказал он. – Они свято верят, что окружающим интересно выслушивать подобные откровения. Но вы, человек действительно незаурядный, вызывающий интерес своей жизненной позицией, своими качествами, абсолютной естественностью поведения… и вы не понимаете, почему я прошу вас рассказать о себе?

– Вы мне льстите, – сказала я.