– Для тебя. Дай мне еще немножко денег…
Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели – в разных концах – Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.
Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.
А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:
– Спасибо, извините… Спасибо, извините…
Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела.
– Люди! Люди!!! – завопил он вдруг. – Я вижу ангела! Я вижу ангела!!!
И брякнулся на колени, отбросив палку.
– Ангел! Излечи! Ангел!!! – И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: – Исцели слепого!
– Встань, – сказала ему Ангел с Небес.
– Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо!
Она протянула к нему руку, погладила по голове:
– Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял?
– Пас! Серега, пас!
– Бей! Бей, Валера!..
На пустыре за деревней пацаны играли в футбол. Двенадцати– и одиннадцатилетние братья-погодки Сергей и Валерий явно выделялись среди них какой-то особой мужской статью, напористостью и просветленной чистотой иконописных лиц.
– Боже мой, как выросли! – почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам.
Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко:
– Ну вот. Теперь я все понимаю.
Он повернулся к ней:
– Что ты понимаешь?
– Почему я выбрала тебя.
– Почему?
– А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом.
В лесу стучал дятел – гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука – словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей…
Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы.
А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес.
В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него.
– Боже мой! Господи! – взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. – Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово!
– Замолчи! А то в Кремле если услышат…
– Нет, правда. – Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. – Я умирала в Москве, умирала! А тут…
Он прилег рядом с ней.
Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь.
– Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь…
– Что у тебя не получалось?
– Глупый! Как ты не понимаешь? – И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше.
Он испугался:
– Не смей! Нам пора домой, на поезд.
– К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… – И она расстегнула ремень на его брюках.
– Не нужно! Тут люди вокруг!
– Никого тут нет, не бойся.
– Подожди!
– Нет, я не могу больше ждать. Я хочу такого сына, как у тебя. И даже двух.
И склонилась к его чреслам.
Бессильно закрывая глаза, он опять застонал от вожделения и истомы:
– О-о!.. О Боже… И в оранжево-солнечном окоеме расплылись и закачались над ними деревья, и взлетели они над планетой Земля, окрашенной золотисто-огненным сиянием, и зазвучало в воздухе голосом Луи Армстронга: