Ангел с железными крыльями(СИ)

— Первый раз за распространение листовок и сопротивление полиции я отправил тебя в Томскую губернию на поселение. На год. Так?

— Так. Вот только не пойму к чему вы все клоните?

— Сейчас все поймешь, Васильев. Видишь лежащую передо мной книгу? Молодец. Кивнул головой. Так вот это новый сборник положений и указов, предельно ужесточающих ответственность за политическую деятельность. Теперь дошло до тебя, товарищ Василий?

При этих словах на лице следователя проступило неприкрытое торжество. Он смаковал этот момент, которого так долго ждал. Революционер, наоборот, растерялся при виде радости следователя. Он еще не понимал, что произошло, поэтому пока не испытывал никакого страха, а только растерянность и тревогу. Все же он постарался не потерять лицо закаленного борьбой с псами империализма революционера и с натужной улыбкой спросил: — Так теперь меня на поселение не на год, а на два отправят?

— А четыре года каторги не хочешь?! В Нерченском остроге?! Вместе с убийцами?!

Ликующая радость на лице следователя подтверждало его правоту даже больше самих слов. Внутри у подпольщика похолодело, но он все еще не мог поверить.

— Вы не можете такое со мной сделать, — при этом голос, несмотря на все его усилия, задрожал.

— Не только могу, но и сделаю. Уж поверь мне. Поселения для вас кончились, господа революционеры, остались только тюрьмы и каторги, причем меры наказания предусмотрены вплоть до виселицы.

Теперь Васильев не сомневался, что следователь накрутит ему полный срок, даже не особенно пытаясь уличить его на допросах. Краем уха он слышал о новых законах, но мельком и уж тем более не примерял их к себе. Ведь ему только 24 года. Вся жизнь впереди, а стоило только представить себя в кандалах, среди воров и убийц….

"А Маша? Как она? Дождется ли? Ведь четыре года каторги. Да и вернусь ли я сам? Господи! Даже голова закружилась!".

— Да, Васильев. Четыре года каторги — это тебе не фунт изюма. К тому же в город ты больше не вернешься, так как после отбытия срока отправишься в свои родные края, под надзор полиции. И не дай бог тебе сбежать оттуда или снова начать агитацию разводить! Второй срок до шести лет предполагает. Как ты думаешь, парень, хватит у тебя здоровья на десять лет каторги?! Ну, говори! Чего молчишь, революционер?! Помнишь, как ты два года назад в этом кабинете Марсельезу пел? Спой! Я прошу! Я тебе удивляюсь! Какой-то ты сегодня не разговорчивый, Васильев?! Или случилось что?! Брось! Ты же пойдешь на каторгу за правое дело! За народ!

— Перестаньте, господин следователь!

— А что так, товарищ революционер?! Я радуюсь! Теперь на моей улице праздник! Понимаешь! Праздник!

— Я отказываюсь с вами говорить! Отведите меня обратно в камеру!

— И правильно! Потому что больше мне с тобой говорить не о чем! Что ты смотришь на меня?! Не понимаешь?! Ладно, я сегодня добрый и потому объясню тебе причину своей радости. Ведь у тебя уже был один суд, где тебя обвинили в подстрекании к свержению царизма. Так?

— Так.

— Сейчас тебя взяли, когда ты распространял листовки, которые потом нашли у тебя в комнате. То есть, взяли с поличным. В твоих листовках что написано? Долой самодержавие. Значит, ты уже второй раз идешь по одной и той же статье. О чем это говорит по нынешним законам? Что ты закоренелый преступник, подрывающий основы государственной власти. Следишь за моей мыслью? Это хорошо. А государственная власть она кто? Его императорское величество. Поэтому твои действия пока определяются не как прямое покушение на государя, а как преступление, которое этому могло способствовать. Видишь, товарищ Василий, как все ладно складывается? Именно поэтому допросы мне уже не нужны, я закрываю дело и передаю его в суд. Так что теперь мы с тобой не скоро увидимся. Конвойный!

— Погодите. Что…. Что вы предлагаете? — с трудом протолкнул через горло сухой комок слов уже бывший товарищ Василий.

Вследствие пересмотра жизненных позиций из многих, примкнувших по тем или иным причинам к революционному движению, людей начинали сыпаться новые фамилии и явки, ведущие к новым арестам. Параллельно с работой политического сыска в воинских частях и на флоте начали работу специальные комиссии по выявлению революционной деятельности. Здесь перечень процессуальных наказаний был намного жестче, вплоть до виселицы, так как внутренний подрыв армии и флота согласно новым законам рассматривался как измена родине. На фоне всех этих событий оппозиция съехала за границу или растворилась на просторах родины, газеты предпочитали обходить молчанием опасную тему, а народ, не слыша подстрекателей, с молчаливым одобрением наблюдал за действиями властей.