Ангел Спартака

...Вот чего говорят, госпожа Папия. У нас, гладиаторов несколько палусов имеется. Помнишь, рассказывал: вроде ступенек на лестнице? Высший палус — это, считай, боги, по десять побед у каждого, не меньше пяти лет на арене! Ну не боги, так полубоги, точно. Сам-то я до высшего не дошел, без глаза остался. Так вот несколько лет назад, когда я уже вольную получил, те, у кого палус высший, стали богу этрусскому поклоняться — Тухулке. Чего удивляться, если гладиаторов этруски эти и придумали, а Тухулка всем гладиаторам вроде как отец и покровитель! Не просто стали поклоняться — посвящение приняли, обеты всякие. Какие, не скажу, дело тайное, сама понимаешь. Точно, точно, святилища ему, Тухулке, строить принялись. В Капуе нашей даже ледник для мертвяков сломали, чтоб алтарь поставить. Вроде бы помогал Тухулка, здорово помогал, раны залечивал, удачу приносил. А раз посвященные они, значит, обязаны правил придерживаться. Одно из правил — умирать среди своих, и чтобы хоронили тоже свои, без чужих, даже если этот чужой — брат или, скажем, жена. Вот и хоронили — сначала Мегалия, потом остальных. И Эномая твоего тоже. А что помер, так что ж? И заразу мог подцепить, и рана старая открыться. Он же раненый был, муж твой, я его, если помнишь, в убитых числил, беднягу. И все остальные, которые Тухулке служили, колотые-резаные, места живого нет. Видать, крепко им бог этрусский помог, если выжили. Вот так и говорят, Папия. верить или не верить, твое уж дело...

* * *

— Ты все-таки развратник, мой Цезарь!

— Должно же быть во мне хоть что-нибудь хорошее? Но ты не меньше меня достойна хвалы, моя Папия. Этой ночью чуть было не смутился, подобного со мной не было лет десять. Почувствовал себя диким скифом, только что убравшимся из шатра. Такого большого, из необработанных шкур. Выбрался — а тут ты. Могу лишь позавидовать тем, кого ты уже у шатра встречала.

— Завидуй. Но только одному, его я действительно любила и буду любить всю жизнь. Остальные... Я была рабыней, Цезарь. Рабыню берут без ее согласия, насилуют на глазах матери и сестры — после того как изнасиловали их. Ее отдают гостям, пытают, бьют розгами и плетью. И заодно учат: как убирать комнаты, как выбирать вино, как ублажить самого привередливого — такого, например, как ты. Всякому меня учили, мой Цезарь. Видать, выучили!

— Папия Муцила... Внучка консула Гая Папия Муцила, последнего консула Италии. Сулла не щадил никого. Твой нож по-прежнему на полу, там же, где твоя туника, Папия. А я еще удивлялся!

— Нож не для тебя, мой Цезарь. Сейчас я свободна — и в жизни, и в смерти. Но я — не твоя смерть, мой лопоухий. И не потому, что эта ночь была, и она еще не кончилась. Ты знаешь, кто я, но и я знаю о тебе. Твой отец предоставил италикам гражданские права, ты — родственник Мария.

— Свойственник. Старик был женат на моей тетке, Марий-Младший — мой дядя. Но за мною не числится никаких подвигов. Я опоздал родиться, был еще мальчишкой, когда Сулла вернулся и начался этот ужас. Обычным мальчишкой...

— Обычным мальчишкой — обычным жрецом Юпитер Всеблагого Капитолийского. Тебя выбрали из тысячи, ты стал...

— Знаешь и это, моя Папия? Знаешь — молчи. Такие речи — не для людского уха. Да, я был фламином Отца Богов — тем, кто выше консула, выше царя. Люди, человеки! Умные, начитавшиеся греков, знающие об атомах, о множественности миров, о земле за морем Атланта, для них жрец — смешной пережиток древности, как и обряд и обеты, принесение жертв. Фламин не может сесть на коня, не может покинуть Рим больше чем на сутки. Смешно! И тебе смешно, моя Папия?

— Я улыбаюсь, мой Цезарь, но мне не смешно. Почему то подумалось... На этом ложе, уверена, перебывало множество женщин.

— Почему только женщин?!

— Со многими из них ты говорил об атомах? О богах? Я возгоржусь, мой Цезарь, а лазутчице Сертория это опасно. Мне же надо выведать у тебя военные планы Помпея, узнать, когда, наконец, ему пришлют серебро, где римский флот?

— Убегает от пиратов. Недавно один киликиец вошел со своими кораблями прямо в гавань Сиракуз. И ничего, постоял, прикупил провианта, пока стража удирала, теряя калиги. Ты не хочешь говорить об атомах? Или о богах?

— Я вообще не хочу сейчас говорить, у меня другие планы относительно будущего военного трибуна. По крайней мере до утра. Об атомах я поговорю с Каром, а о богах... Некоторые слова не для людских ушей. Не слыхал о Дахау? И хорошо, мой Цезарь. А сейчас... Кажется, я что-то придумала!

— Эй, не надо! Ты... Ты... Ты развратница!..

* * *