Ангел Спартака

Кто именно — не вопрос. О таком спрашивают редко, почти никогда. В Риме — потому что там всех сиятельных и так в обличье знают, нагляделись на ясные солнышка, накланялись. А за римскими воротами таких вопросов предпочитают не задавать — от греха да от кулака подальше. Вечному Городу виднее, кто сиятельный, кто нет. Сиятельная — и ладно, от лишнего поклона лоб не треснет. Значит, можно не мудрить. Конечно, с красной каймой шутить не следует, так и префекта городского напугать можно. Значит, просто сиятельная. То есть не просто, а сиятельная вдова.

—Дорогу сиятельной Фабии Фистуле! Несут! Несу-у-у-ут!!!

Нет, еще не видать. Мальчишки вперед побежали, кто повзрослее и не столь поворотливее, к стенам жмутся, а глашатай со скороходами им помогают. Узок переулок, как раз на одни носилки. А если ненароком сиятельную толкнешь?

Вдова почему? А чтобы о муже ее сиятельном не думать и его сюда не звать. Прожил! Исполнил долг перед родным Римом — и стоит бюстом восковым в собственном доме где-нибудь на Палатине. Сенатор, допустим. Не консуляр, не бывший цензор, тех поименно знают, просто. Для Капуи хватит. Был себе сенатор — и помер.

Вдова — а лет сколько вдове? Если старая, быстро поймут, догадаются. Голос! Разок похрипеть да пошамкать можно, но чтобы день за днем? Средних лет? Лучше всего, но беда: полнеют матроны от жизни сидячей. Все у очага шерсть прядут, дом только ради храма покидают. То есть ерунда это, еще как покидают, с визгом даже, но за римскими стенами привыкли: если матрона, значит, солидность в ней видна, основательность. Такая, что талию даже корсет-мамилар из кожи бычьей находит с трудом.

А какая солидность, когда ребра кожу рвут?

Посему Фабия Фистула моя будет молодой, лет этак двадцати пяти, не раздобревшей еще. Возрасту никто не удивится, всем ведомо, что римлянок породистых лет четырнадцати замуж выдают, порою и раньше. Только из девчонки девушкой стала — к алтарю, хлеб ломать.

И что вместе получается? Вдова, муж (бывший претор, скажем) года два назад отправился Харону медяк вручать, траур кончился, можно и в Капую съездить.

— Сиятельная Фабия Фистула! Сиятельная!..

А вот и бегуны-скороходы! Скороходами, правда, только зовутся, да и незачем им бегать. Идут бодрой рысью, зевак отгоняют. Те и сами теснятся, привыкли. Не уступишь ясному солнышку дорогу, могут и по шее навернуть.

Сторонись, сторонись! Уступи дорогу!

Сторонятся! А вот и глашатай, хмурый, основательный. Ступает серьезно, потому как должность уж больно важная. Вот сейчас воздуха поболе вдохнет...

— Сиятельная Фабия Фистула прибывает в город Капую!

Богата ли вдова преторская? Не очень, думаю. Все знают, что в Риме сейчас при сестерциях как раз те, что не очень сияют. Излишне сиятельных Марий с Суллой разорили, в проскрипции вписали. И сами они, консуляры с пропреторами, горазды достояние славных предков транжирить. Поэтому и не брезгуют вне Рима жить. Дешевле оно, да и не так хлопотно.

С этим ясно. А внешность сиятельная? Выглядит она как, моя Фабия Фистула?

* * *

Вот она! Вот! Не сама, конечно, носилки ее. И не обычные носилки-лектика, из тех, что самые лучшие. Не в которых сидят (те не лектикой — ферторией зовутся), а такие, чтоб сиятельной возлежать удобно было. И не просто возлежать, а на подушках. А как же иначе?

— Дорогу сиятельной Фабии Фистуле!

Десять парней мерно ступают, вполголоса песню поют, дабы в такт идти и, не попусти Юпитер Статор, с ноги не сбиться. Носилки, понятное дело, крытые, с занавесками из ткани богатой, с одним окошком слюдяным, чтобы сиятельной все было видно, а народцу любопытному — наоборот. Очень удобно! На улице Фабию Фистулу мою никто видеть не должен. Мало ли? И не увидит. Пусть в слюдяное окошко пялятся. Но все равно, без внешности нельзя. В дом входить придется, в храм. И в самом доме, конечно, пребывать, как без этого? Вдруг какой-нибудь сиятельный в гости завернет, приветствовать пожелает?

Внешность — и сложно, и просто. Что всякие глазастые прежде всего замечают? Мудрецы лысые говорят — одежду, по одежке, мол, встречают. А вот и нет! Походка, походка прежде всего! И конечно, все прочее: как стоишь, как сидишь.

...Как лежишь, тоже, но это и подождать может.

Трудно! Их, благородных, словно собак, со щенячьего визга держать себя учат, не жалеют. Чтобы плечи ровно, чтобы подбородочек вверх. И спинка — стрункой, если в кресле окажешься. С походкой же сложнее всего. Шаги мелкие, но семенить нельзя. Идти — словно саму себя нести, вперед не подаваться, лишний раз по сторонам не смотреть. Если поглядеть хочешь, голову не рывком вправо-влево, а не спеша, бережно. Говоришь с кем, руками не дергай, но и столбом не стой. «Здравствовать тебе!» — а правая рука чуть к подбородку и ладонью вперед, словно здравие это с ладони спускаешь.

Так что проще всего представить себя на дне морском. Вода тугая всюду, не разбежишься, спешить не станешь. И плавно, плавно...

Сторонись, сторонись! Сиятельная Фабия Фистула!

Грядут, грядут носилки — прямо к Острову Батиата. Там тоже народ — и тоже к стенам теснится. Теснится, переговаривается.

Смотрит.