Ангел Спартака

Пошли. Приказ ясен — не удивляться. Не удивляться — не бояться тоже. Хотя бояться пока что и нечего — сонная улица, сонные дома, лунный огонь со всех сторон.

* * *

Учитель шагает быстро, очень быстро, но я почему-то успеваю. На миг показалось, что земля ушла из-под ног, что мои босые ноги упираются в пустоту...

Сказано же — не удивляться!

Объясню, обезьянка. Ты ведь все-таки Ученица!

Смеется. И мне уже все равно, пусть улица стала какой-то другой, и пинии исчезли, и даже Луна.

— Ты зажгла маяк, помнишь? Там, в заброшенном храме. Теперь вокруг много маяков, и Мне легко найти дорогу. Мы не поднимаемся вверх, просто скользим по реке.

Пиний нет, улица стала шире, под ногами — не пыль, а камень. Нет, не камень — ровное что-то, шероховатое. Серое.

— Сейчас будет разговор. Еще не знаю, важный ли, но кое-что будет касаться и тебя, Папия Муцила.

— Угу!

Кажется, успокоилась. Итак, вокруг дома — многоэтажные, как в Риме, улица уже не пуста, вместо пиний — что-то совсем другое, не разглядеть пока.

— Особо не волнуйся. Представь, что вновь ведешь переговоры с Серторием.

Легко сказать! А что это там, впереди? Эти... автобусы? Нет, но похожи. Ой!..

Еще бы не «ой»! Чуть не упала. Была босая, а теперь...

— Еще не привыкла?

Привыкнешь тут! Вместо туники — что-то непонятное, короткое, еле до колен. На ногах сандалии, странные такие, на голове вроде бы шляпа, только маленькая. А в руке — что-то тяжелое. Сумка? Нет, сумочка, тоже маленькая. Чуть не уронила.

И зеркала нет, вот незадача!

— Постой!

Отступил на шаг, прищурился.

Брат умрет от зависти. Ты сегодня очень красива моя обезьянка!

И вот тут-то мне стало стыдно. То есть не стыдно даже а как-то... Он понял.

— Не обижайся, Папия Муцила! Мы, Сыновья Отца еще не успели постареть. И если приходится встречаться здесь, на Земле, как не похвастаться?

— Чья обезьянка лучше? — не выдержала я.

— Чья обезьянка лучше. В сумочке — косметика, но она тебе ни к чему в эту ночь. Ты сама сказала: когда рядом с тобой любимый...

Не выдержала — зажмурилась. Эномай... Может, он видит меня во сне, говорят, я умею навевать сны. Пастушка бросила пастушка.

— Сигарету выдать?

Антифон

Потом, когда все вспоминалось... Не сразу: вначале обрывками, клочьями, затем — осыпавшейся фреской в старом храме, странным сном, видением. Удивляло одно — как быстро я переставала удивляться. И новым словам, и новым мирам. Наверно, слова Учителя — не просто слова. Не удивляться — и не бояться тоже.

Но чего бояться? Обычная летняя таберна... Нет, обычное летнее кафе, обычная летняя ночь. Шум автомобилей, горяшие огни реклам, высокая темная бутылка на столе.

* * *

— Твой брат опаздывает?

— Нет, это мы пришли чуть раньше. Тебе надо... адаптироваться, Папия Муцила. Что такое «адаптация», понятно?

Отхлебнула из рюмки (вино, кажется, называется «шампань»), задумалась.

Учитель не торопил. Его рюмка так и осталась стоять на катерти, в сильных пальцах — дымящаяся сигарета, третья подряд.

— Адаптация... Понимаю, но... Через «а» — или через «о»? Привыкание к незнакомому — это через «а». Но если через «о»...

Рюмка дрогнула, чуть не выскользнув из руки. Адоптация! Тухулка, этрусский бог...

Ты и об этом узнала, Моя обезьянка?

Угу.

На Его губах мелькнула улыбка. Быстрая — как удар ножа.

— Разобралась? Или помочь?

Еще бы год назад... Нет, и тогда я бы, скорее всего, отказалась. Теперь же... Теперь я успела повзрослеть.

— Не разобралась, Учитель. Но помогать не надо. Это не Твоя тайна, правда? И не Твоя власть?

Это я тоже успела понять. Тухулка, подземные демоны, странные святилища в гладиаторских школах. Что-то иное, совсем иное!

— Умная обезьянка!

Я ждала, что Он улыбнется. Не дождалась.

Антифон

Мы поговорили об этом позже, много позже, когда мне уже было все равно. «Я бы тебе ничем не помог, Папия Муцила, — развел руками Он. — И никто не помог бы. Даже Отец».

Я не спросила почему. Уже знала.

* * *

Зеленая бутылка прикоснулась горлышком к моему бокалу.

— Не надо, — поморщилась я. — Потом... Когда придет твой брат. Как я понимаю, это не тот брат?

Кто именно, уточнять не стала, однако Он понял, широкая ладонь на миг сжалась в кулак... разжалась.

— Конечно, не тот, Моя обезьянка! Просто один Моих братьев. Он... Да ты сама увидишь. И узнаешь как только только заметишь в толпе женщину... Такую... Самую.

— Самую — что? Самую красивую? — поинтересовалась я, разглядывая публику. Пока ничего особенного. На женщинах такие же платья и шляпки, как у меня, мужчины — в брюках и куртках, что твои галлы. Такие куртки тут называются... пиджаки, да, конечно.

Ночь, музыка, звон бокалов. Кто-то уже танцует, парочка за соседним столом вот-вот в поцелуе сольется. Вот уж не думала, что привыкать к чужому миру так легко!

— Некрасивая. Просто — Самая. Когда мы с братьями встречаемся на Земле...

— Угу!

Не выдержала — отвернулась. Боги ничем не лучше людей. Чем не пир у совершеннейшей Юлии Либертины? Каждый хвастается своей обезьянкой.

— Нет, Папия Муцила!

Я дернула плечом. Еще и мысли подслушивает. Богу все можно, как же!