Ангел Света

Он помолчал с минуту, а затем ответил – «это еще как посмотреть». Секундой позже его след простыл.

Боясь даже шевельнуться, я просидела на кровати почти до самого утра. То, что произошло, трудно осознать и принять. Ходить сквозь стены? Или перемещаться? Или просто забраться каким-то образом на второй этаж и пролезть через закрытое окно? Что значит защищать меня? Откуда он знает о моих желаниях?

Я была далеко от мистики, по сей день ни разу не сталкивалась с подобным, поэтому для моего мозга это был всё равно что клиническая смерть для организма. Я боюсь, очень боюсь. Ведь он меня везде достанет. Мысли снова путаются, картинка в голове расплывается, слова распадаются на части…. Я погрузилась в глубокий сон.

Глава 3. Размышления.

Сквер, скамейка, он – первая моя мысль после пробуждения. Я приподнимаюсь – голова ясная, как будто просто увидела дурной сон. Хотелось бы верить …

Против обыкновения, боязнь куда-то испарилась. Это было крайне странно, учитывая, что в мою комнату может попасть чужой человек в любое время с неизвестными для меня мотивами. Надо вооружиться. Надо маме, папе сказать. Боже, как я их люблю, не дай Бог он им вред причинит.

На мысли меня прервала мама, которая зашла узнать, как я себя чувствую.

–Спасибо, мам, всё хорошо. Спасибо тебе. – Едва улыбнувшись ответила я.

Я сказала несколько раз спасибо, будто это как-то защитит ее, убережет. Я в темпе пошла умылась, всё это время продумывая, как я справлюсь с этой проблемой, но на ум ровным счетом ничего не приходило. Отказавшись от завтрака, я переоделась, собрала волосы в хвост, подкрасила губы прозрачным блеском и направилась к входной двери.

– Ты куда? Разве у тебя есть планы сегодня? Воскресенье ведь … – недоговорила мама, понимая, что не воспрепятствует моего уходу.

– Я прогуляюсь и вернусь. – Убегая, ответила я.

Бесцельно бродя вдоль дороги, я смотрела проходящих людей и до смерти хотела с кем-то поделиться, рассказать о своей проблеме. Вопреки своей общительной натуре, я была подозрительно нелюдима, скрытна, замкнута в себе. У меня не было друзей, как у моих однокурсниц, которые оказывались рядом, когда у тех что-то случалось, решали их проблемы, вытаскивали бог знает откуда. Меня угнетало то, что мне некому выговориться, некому меня защитить, некому поверить мне. Этой замкнутости научила меня мама – любые откровения она воспринимала во штыки, по-своему, и вместо поддержки и понимания я получала порцию упреков и нотаций. Повезет, если еще виноватой не останусь. В горле будто что-то застряло и глазами вновь наполнились слезами. Я видела счастливые пары, идущие за руки на улице, и завидовала им; видела в сериалах, как мамы поддерживают и помогают своим детям, становятся другом им, и завидовала; видела, как кто-то просто умеет жить и радоваться и завидовала. Мне казалось, что меня просто не любит моя собственная жизнь и, поэтому так жестко издевается надо мной. Чего уж там говорить – многие в мои 25 лет семьей своей уже обзавелись, квартирой, собакой и финансовыми проблемами. А я что? Никто и ничто, по сути.

Я вытерла глаза от слез, понимая, что эти мысли умрут вместе со мной и я никогда не буду правильно понятой. От этого становилось вдвойне обиднее. Вдруг вспомнилась книга о Веронике, которая хотела умереть. Под угрозой смерти в любой момент, она начала ценить, любить свою жизнь, она встретила человека и мечтала прожить еще немного, чтобы провести с ним больше время. Конечно, это был социальный эксперимент, по итогу всё закончилось хорошо – она прожила долго и счастливо. А у меня, вот, нет любимого. Даже отношений толком не было.

Однако ненавижу и отказываюсь признавать себя такую – жалкую, слабую, уязвимую. Я всегда старалась скрывать подобное состояние от людей, в частности, от близких. От того, что с детства не научилась с кем-то делиться своими откровениями, я не считаю нужным говорить или показывать то, что потом придется объяснять. Сформировался некий поведенческий паттерн – промолчать, сдержать слезы и уйти. Позже переварить это в себе вперемешку со слезами, а на утро всё снова будет нормально.

Конечно, периодически у меня срывало крышу – невозможно всю жизнь держать в себе столько взрывных эмоций; рано или поздно вулкан извергается и уничтожает всё живое вокруг себя. Примерно так и случилось в мои неполные 12 лет, когда я в очередном порыве эмоций без колебаний порезала себе вены. Помню, моя мама была мертвенно бледна и впервые начала воспринимать иначе. Пару лет было даже совсем неплохо – мы сумели найти общий язык, временами я пыталась чем-то поделиться. Естественно, ее осуждающая реакция приводила меня в крайне комфортное состояние, будто я обнажила душу, а надо мной посмеялись. Чувствовала, что у меня забрали что-то мое и приобщили к общественности. После я каждый раз жалела, что чем-то откровенным, действительно важным для меня, поделилась. Открыла душу, а мне туда плюнули.