Ангел-телохранитель

Этого Артем точно не знал. Он вообще не слишком понимал, в каких случаях отношения начинают называться словом «любовь». Но одно он знал точно: от него требовали чего-то того, что он дать не мог. И чувства, которые принято называть словом «любовь», никакой роли в этом странном деле не играли. Они ничего, ничего не решали, эти чувства. Они были, да, поначалу, но это не мешало сложиться отношениям с перекосом. И этот перекос неизбежно разрушал чувства спустя некоторое время…

Когда он запретил себе чувства, все стало намного проще и легче.

А Люля… Это был опасный соблазн. Соблазн поверить в то, что нормальные отношения возможны! Слово «нормальные» расшифровке не поддавалось, но…

Пусть она не любила его, пусть их свели не отношения, а обстоятельства, тем не менее вот уже два месяца они жили вместе, деля кров и ужин, как семья. И Люля нуждалась в его заботе. И она принимала его заботу и его самого. Таким, как он есть. Это уже было непомерно много, это уже было почти счастье… Наверное, поэтому он к ней страшно привязался за это время, она стала ему родной… И желанной. Может, это тот самый случай, когда говорят о любви? Может, он должен себе сказать, что любит ее?

…А вот, собственно, он и сказал.

Люля, приоткрыв один глаз, посмотрела на его отрешенный профиль. «Сейчас он снова уйдет, - подумала она. И вдруг вспомнила: - А если Артему нравятся мужчины? А если ему понравился Славка?!»

Она почувствовала душную волну ревности. На ревность, Люля знала, у нее не было никаких прав, да только ревность не спросилась. Она придавила ее так, как будто Артем и впрямь принадлежал ей.

Люля выпростала руку из-под одеяла и погладила Артема по груди.

Ему показалось, что там змейкой заструился холодок. Он замер. Он спрашивал себя, что это значит.

Она гладила его.

Поверх рубашки на нем был тонкий темно-серый свитер без горла. Люля забралась ладошкой под свитер. Там, под ним, было тепло…

Ладошка замерла, словно решила пригреться у его сердца.

Как «котенок» или как…

Люля судорожно соображала: что делать дальше? Продолжать? Отступить? Артем лежал как бревно. Только грудь вздымалась мощной, шумной океанской волной.

Протекло несколько мгновений тишины и неподвижности. Ни один из них не шевелился, ни один не мог догадаться о мыслях другого. Два тела застыли в напряжении.

Наконец ладошка обрела жизнь. Она нашарила пуговки его рубашки. Расстегнула. Забралась под них и легла на его грудь, на его горячую кожу.

Артем задохнулся. Не может же быть, что она…

- Люля, ты спишь? - тихо молвил он.

- Нет.

Ладошка поерзала, сначала робко, потом уверенней. Потом погладила его - на этот раз по горячей коже, словно нечаянно тронув сосок.

- Люля… Ты не спишь?!

- Нет.

Если она не спит, значит, все это…

Он медлил. Он переваривал информацию.

Люля решила ему помочь:

- Погладь меня, Артем…

Он не заставил себя просить. Он погладил. Чувствуя через ткань ночной рубашки, как отзывается ее кожа… Неужели?!

Он приподнялся на локте, вглядываясь в ее лицо. Люля смотрела прямо на него. Артем склонился… Ближе, еще ближе… Она, не сводя с него глаз, ждала.

Он дотронулся губами до ее щеки, вопросительно дотронулся, как бы желая подтверждения, что правильно понял.

Она с силой потерлась щекой о его губы. Она подтверждала, что он понял правильно.

Он осторожно, невесомо коснулся ее губ, потом подбородка, потом шеи… Она откинула голову назад, чтобы ему было удобнее ее целовать.

Он все правильно понял!!!

Помедлив, он нашарил пуговки на ночной рубашке. Его рука скользнула под ткань, на ее горячую кожу, коснулась ее груди… И Артем отчетливо ощутил, как она ждала его ласки!

…Давно, когда ему было лет двенадцать, мама легла в больницу. И попросила поливать цветы в ее отсутствие. А он о них забыл. И однажды ужаснулся, увидев опущенные листья и завернувшиеся стебли. В панике Артем отнес все горшки в ванную и буквально утопил их в воде. А потом все смотрел на них: выживут? Ему тогда казалось, что это каким-то образом связано со здоровьем мамы: если ее цветы захиреют, то мама не выздоровеет… Он сидел и неотрывно смотрел на них. И помнил до сих пор, какое он тогда испытал счастье, видя, как поднимаются стебли и распрямляются листья, как наливаются они соком…

И сейчас ему казалось, что Люля одно из тех растений, которое под потоком его ласк наливается соком, распрямляет листья - возвращается к жизни, одним словом.

…Новое, неизведанное, острое чувство ласки. Обычно, раньше, с другими женщинами он, не мудрствуя, торопил момент финальных содроганий. Сейчас же он оттягивал этот момент изо всех сил: сам процесс ласк доставлял ему неимоверное наслаждение. Он исходил потоком, мощным и животворным потоком, вливавшимся в иссушенную почву, которая жадно впитывала его…

И он рухнул в нее, как грозовой ливень: оглушительный, сотрясающий всю землю, смертельный ливень. В нем все внутри вибрировало, он метался по ее телу, желая поцеловать и погладить, и там, и там, и еще там… Люля иногда тихо стонала, ее тело льнуло к нему, к его рукам, к его губам…