Ангел тьмы

От сей печальной перспективы меня отвлекало множество событий. Детектив-сержант Маркус с мистером Муром в конце концов разыскали вдову подрядчика Генри Бейтса, и новость, принесенная ими из Бруклина, оказалась тревожной: вдова Бейтс заявила, что ее муж в жизни ничем не болел, и сердце у него было сильным, как у быка. Более того, умер он не через день или два после окончания работы у сестры Хантер — умер он в тот самый день, около полугода назад, непосредственнов доме № 39 по Бетьюн-стрит. Прихватило его аккурат после чашки чая — немного сдобренного виски, — предложенной ему хозяйкой дома. Очевидно, сама сестра Хантер сообщила все это коронеру, объявив, что приступ у Бейтса приключился, когда он, выходя из дома, взвалил на спину тяжелый мешок с инструментами. Коронер сказал миссис Бейтс, что такое случается, и что у ее покойного мужа мог иметься некий скрытый порок сердца, никак не проявлявший себя до самой его кончины. Он спросил миссис Бейтс, не желает ли та, чтобы для подтверждения провели вскрытие — но она была суеверной и фантастически религиозной женщиной с весьма странными представлениями о том, что произойдет с душой ее мужа, если сердце его извлекут из тела.

С учетом этой несколько безумной позиции мистеру Муру и Маркусу было куда труднее поверить в следующую теорию, коей поделилась с ними миссис Бейтс: о том, что сестра Хантер соблазнила ее мужа, — несмотря на то, что им этого очень хотелось. С другой стороны, ее утверждение о том, что мистера Бейтса направил в № 39 по Бетьюн-стрит его собственный босс, чтобы тот регулярно нанимал и увольнял бригады строителей, казалось не лишенным смысла — сестра Хантер могла пожелать, чтобы как можно меньше людей знало все подробности ее строительства. Единственным, кто пребывал в курсе этого, был мистер Бейтс — и, по мнению доктора и детектив-сержанта Люциуса, если бы мы как следует осмотрели хозяйство Хантер, то, вероятно, обнаружили бы некоторое количество сушеной пурпуровой наперстянки. Сестра Хантер вполне могла выращивать ее даже у себя в саду — впрочем, где бы она ни раздобыла его, цветок этот — источник мощного наркотика дигиталиса, способного остановить сердце даже самого сильного мужчины, — легко можно было заварить для последней смертельной чашки чая, а любой незнакомый аромат скрыть запахом виски.

Все это, возможно, слишком напоминало то, что доктор называл «гипотетическим» размышлением — чем оно, собственно, и являлось. Но никто, хоть раз видевший холодный блеск золотистых глаз Элспет Хантер, ни на секунду не сомневался, что она на такое способна. И все же мысль о том, что мы столкнулись с человеком, который, как теперь у нас были веские основания полагать, убил не только целую группу младенцев, но и по меньшей мере одного взрослого мужчину, была, мягко говоря, пугающей. По сути, мы будто каждый божий день обнаруживали новые откровения о женщине, на практике доказывавшей свою опасность таким образом, который мы не могли предвидеть. Все это отнюдь не облегчало нам подготовку ко вторжению в ее дом. Но сам план нельзя было никак усовершенствовать — разве что прихватить с собой оружия побольше да посерьезнее. А когда мисс Говард появилась в четверг утром с одной из маленьких ночных рубашек Аны Линарес, моя роль в плане стала еще насущнее: теперь мне приходилось по многу часов убеждаться, что Майк обучен правильно, ведь слишком многое было поставлено на кончик его носа.

Вместе с ночнушкой мисс Говард принесла подтверждение того, о чем доктор размышлял во время и после визита в Музей естественной истории: на Филиппинах у сеньора Линареса действительно имелся слуга-абориген. Зловещий человечек, от одного вида которого сеньора покрывалась гусиной кожей, и которому никогда не разрешала спать в доме, заставляя проводить ночи во дворе. Пигмей, известный исключительно как «Эль Ниньо», [29]много лет служил семье Линарес, но сеньора так толком и не знала, что входило в его обязанности, — впрочем, когда мисс Говард рассказала ей о наших случайных встречах с этим человеком, сеньора смогла привести куда лучшее соображение. Открытие мисс Говард этой информации лишь добавило очередной штрих к картине брака Линаресов, который, казалось, был близок к распаду: сеньора сказала мисс Говард, что, не будь она доброй католичкой, давным-давно бы уже оставила мужа.