Ангел тьмы

Я поднял взгляд на доктора, чье лицо слегка побледнело. Он отвернулся и уставился на двери красного дерева, словно надеясь, что Клара может вернуться в зал; но видел он, как и все мы, одну лишь толпу, гуськом вытекающую наружу; кое-кто из зрителей оборачивался, бросая на нас, мягко говоря, крайне недоброжелательные взгляды. Нащупав стул, доктор ссутулился и сел, лицо его внезапно стало мертвенно-бледным: точно таким, каким, с некоторым ужасом вспомнил я, оно оказалось при вести о Поли Макферсоне.

Я стоял так и смотрел на него, как вдруг почувствовал, что кто-то слегка тянет меня за руку, обернулся и встретил печальный взгляд Эль Ниньо.

— Сеньорито Стиви, — проговорил он, стараясь, чтобы не услышали остальные. — Это нехорошо.

— Да, — сказал я. — Нехорошо.

Абориген взвесил сказанное, потом кивнул, расправив белый галстук и уперев руки в бока:

— Этот человек Дэрроу — вы уверены,что мне не надо его убить?

— Вообще-то, — отозвался я, качая головой, — я уже начинаю сомневаться…

Глава 45

Тем вечером настроения в доме мистера Пиктона были весьма подавленными — еще и потому, что в начале дня мы полагали: дневные события дадут нам достаточно надежную власть над делом. Вместо этого хитроумный мистер Дэрроу довел нас до того, что приравнивалось к ничьей, если не сказать хуже: он выставил Клару неуверенной и запутавшейся и заронил мысль о том, что ее убежденность и, быть может, вся история целиком, была заслугой доктора, а не ее собственной. Вообще-то факты, которые она вспоминала, играли нам на руку — но любой, хоть раз имевший дело с законом, скажет вам, что дело не всегда решают факты, а зачастую и вовсе не они. Так что за ужином говорили мы мало, взрослые большую часть своей энергии обратили на проделывание очередной существенной бреши в винном погребе мистера Пиктона. После еды Маркус с мистером Муром отправились трамваем в Саратогу, дабы попробовать выяснить, какова в целом реакция публики на показания Клары — хотя ответ на сей вопрос казался вполне очевидным.

Я же обнаружил, что наступление ночи принесло с собой новую тревогу о Кэт. Про Ану Линарес я, конечно, тоже не забывал, как и все остальные; но мысль о том, что произойдет, если Либби выйдет на волю, вернется в Нью-Йорк и обнаружит, что Кэт пытается охранять девочку, терзала мое сердце, а заодно и желудок, да так, что я попросту не мог с этим справиться. После ужина я предпринял долгую прогулку, а когда вернулся, просто сел на парадном крыльце дома, по-прежнему стараясь отвлечься от своих чувств, говоря себе, что Кэт, должно быть, уже покинула Нью-Йорк, что в своем затруднительном положении ей стоит винить лишь себя. Но это не помогало. Чем больше я размышлял над этой незадачей, тем больше мой разум впадал в то состояние, что было обычным для меня, когда дело касалось Кэт: в какую-то разочарованную горечь и подспудное ощущение того, что в последнем состоянии дел виноват все же некоторым образом я сам.

Погруженный в эти раздумья и чувства, я едва услышал, как за спиной открылась сетчатая дверь. Я знал, что это доктор: за ужином он все понял по моему обеспокоенному лицу, и вполне в его духе было убедиться, что со мной все в порядке. Мне не очень-то хотелось разговаривать — обычно обсуждение темы Кэт с другими лишь заставляло меня чувствовать себя дураком, — и потому я был благодарен, когда он просто сел рядом, не говоря ни слова. Какое-то время мы слушали сверчков и обменивались короткими замечаниями насчет роя светлячков, неплохо имитировавших звездное небо над нами на лужайке перед домом мистера Пиктона. Впрочем, помимо этого, оба мы оставались наедине каждый со своими тревогами.

Было ясно, о чем размышляет доктор: момент, когда Клара Хатч метнулась мимо него в двери зала суда, был ужасен, и вынудил его задуматься, правильно ли он поступил с девочкой, или же на самом деле использовал ее в собственных целях вместо того, чтобы помочь. Мне было нечего сказать ему — честно признаться, я не знал, как к этому отнестись. Может, тишина и забвение были бы лучше, думала часть меня, для таких, как Клара, может, встреча с демонами из прошлого, особенно в таком юном возрасте, могла обернуться лишь болезненным ущербом; может, ключ к жизни, несмотря на все, во что доктор верил и над чем проработал весь свой век, кроется лишь в том, чтобы отстраниться от уродства, с которым ты сталкиваешься — с которым сталкивается каждый— и просто пережить это. Может, память — лишь злобное проклятье, а мышление, способное стереть болезненные воспоминания, — благо. Может…

Мы по-прежнему сидели на крыльце, когда вернулись мистер Мур с Маркусом. Завидев их, доктор встал и крикнул:

— Вы виделись с Уайтом?

Мистер Мур кивнул, в руках у него был маленький конверт:

— Виделись. — Они подошли к ступеням, и мистер Мур вручил конверт доктору: — Впрочем, сказать ему было особо и нечего.

— Более того, — добавил Маркус, когда остальные вышли на крыльцо на звук голосов. — В «Гранд-Юнион» сегодня прибыли кое-какие новые гости — благодаря мистеру Вандербилту.

— Свидетели защиты? — спросила мисс Говард.