Ангел тьмы

Добравшись до стойл мистера Вули, мы обнаружили, что хозяин как раз отправляет миссис Гастингс и Маркуса в специально обложенной мягким упряжке (в кузов он положил пуховую перину), как и велел доктор. Мы подождали, пока он не вернулся в дом, полагая, что такой парочке, как мы, он ни одну из своих лошадок ни в жисть не доверит; потом подскочили к конюшне, где я быстренько потрудился над большим, но простым висячим замком при помощи набора отмычек, что имелся у меня в кармане. Оказавшись внутри, я огляделся в поисках маленького моргана — ведь я уже знал, какое это сильное, надежное животное; обнаружив его, я велел Эль Ниньо подготовить узду и седло, а сам принялся искать на старом столе у двери карандаш и кусок бумаги. Написал записку, объясняющую, где мистер Вули сможет найти своего коня — на железнодорожной станции в Трое, — а потом завернул в нее более чем достаточно денег, дабы покрыть этот «займ».

Когда я закончил, Эль Ниньо уже приготовил коня — а поскольку выяснилось, что он какое-то время провел в банде конных налетчиков во французском Индокитае, я помог ему укоротить стремена и позволил занять место впереди и взять поводья, а сам сел сзади и ухватил его за плечи. Тихим шагом проехав мимо дома мистера Вули, мы малой скоростью порысили к юго-восточной окраине города, а уж выбравшись на Мальта-роуд, абориген дал моргану волю, так что мы просто полетели таким галопом, что одновременно действовал на нервы и успокаивал.

До Троя было больше двадцати миль, но этот маленький морган — пусть и с ношей в виде двух седоков — справился быстро, как я, собственно, полагал и надеялся. Но вот новости на станции оказались не столь утешительными: мы пропустили последний пассажирский поезд до Нью-Йорка, и не могли забронировать места на следующий до шести утра. Но в ближайшие двадцать минут проходил товарный состав «Железных дорог Западного берега»; так что, оставив нашего верного коня, мы с аборигеном кинулись к концу депо, где выждали и запрыгнули в один из товарных вагонов, когда поезд замедлил ход на въезде в город. Размещение сие, хоть и не столь комфортное и живописное, как поездка в пассажирском вагоне (поезд «Западного берега» ехал по внутренним путям, к югу вплоть до Покипси), куда лучше подходило для наших целей — товарняк-то по дороге на юг останавливался всего ничего; и хотя конечной точкой его назначения был Уихокен, Нью-Джерси, через Гудзон от Манхэттена, в городе этом имелась паромная переправа, и паромы ночь напролет пересекали реку и доплывали до Фрэнклин-стрит, что была всего в каких-то двадцати пяти кварталах от логова Пыльников на Гудзон-стрит.

Однако ничто из этого нисколько не поднимало нам дух в поездке. Первую часть путешествия Эль Ниньо просто сидел у открытых дверей вагона и пялился на проплывающие мимо темные местности. Иногда казалось, что ненависть, которую он питал теперь к Либби Хатч, обратила его в камень; потом лицо его смягчалось, и он тихо плакал, прикрывшись руками, или бился головой о деревянный косяк. Я не находил, что сказать ему в утешение, хотя, должен признать, не особо-то и старался; ведь, не считая того, что и у меня самого сердце едва не разрывалось от случившегося с мистером Пиктоном, я еще и жуть как переживал насчет Кэт — так что уж никак не мог вещать о том, что все в конце концов наладится. Потому, когда ниже Покипси показался западный берег Гудзона, я просто уселся рядом с аборигеном и уставился на реку, тщетно пытаясь не подсчитывать, сколько крови мистер Пиктон, должно быть, потерял за те долгие минуты, пока лежал один в подвале здания суда, или как быстро Либби Хатч сбежала из Боллстон-Спа.

То, что Либби прибудет в Нью-Йорк существенно раньше нас, было яснее дня; оставался один вопрос — что она будет делать, когда там окажется. Может, главная ее задача теперь — избавиться от всех следов Аны Линарес, стибрить, сколько сможет, денег у Гу-Гу Нокса, а потом рвануть из штата, скорее всего на Запад, где преступники в розыске могли исчезнуть и часто так и делали, начиная новую жизнь под вымышленным именем?

Такое поведение было бы самым логичным, но никто и никогда не мог обвинить Либби Хатч в логичности. Умная и лживая, да настолько, что подчас казалась гениальной; но в основе своей ее действия — да и вся ее жизнь — были смертельно абсурдны, и я знал, что, пожелай я предсказать ее следующие шаги, мне бы пришлось мыслить, как доктор, а не припоминать свой жизненный опыт с преступниками, чьи цели были куда практичнее.