К счастью для меня, выдался редкий день, когда его слова нашли благодарного слушателя: комиссия повелась на его анализ моей жизни и поведения. Правда, когда он дошел до предложения о переводе меня в его Институт, они заартачились: мол такой знаменитый сорванец, как Стиви-Свисток, должен отправиться туда, где его будут держать на коротком поводке. Они спросили у доктора Крайцлера, нет ли у него каких-нибудь других предложений; минутки две он подумал, даже не взглянув на меня ни разу, а затем объявил, что желает взять меня в услужение, в дом и, стало быть, нести всю ответственность за мое дальнейшее поведение. Комиссия от такого предложения малость ошалела, кое-кто даже воспринял слова доктора как шутку. Он сказал им, что вовсе не шутит, и после некоторого обсуждения вопрос был решен.
Впервые мне стало чутка не по себе; не то чтобы у меня возникли поводы не доверять доктору — просто те два дня, которые мы с ним проболтали, заставили меня здорово задуматься, в частности над тем, смогу ли я что-либо изменить в своей жизни? Сомнения грызли меня все время, пока я собирал по камере скудные свои пожитки и шел потом через старый мрачный двор «Приюта для мальчиков», чтобы сесть к доктору в его экипаж (в тот день он разъезжал в бордовом ландо). Мое смятение никак не ослабло при виде огромных размеров черного мужика, восседавшего на месте кучера; но у него было доброе лицо, и, соступив с подножки, доктор улыбнулся мне и показал на гиганта.
— Стиви, — сказал он мне. — Это Сайрус Монтроуз. Возможно, тебе будет любопытно узнать, что он тоже в свое время находился на полпути в исправительное учреждение, навстречу судьбе гораздо суровее твоей, когда наши пути пересеклись и он стал работать у меня. (Позже я узнал, что в молодости Сайрус убил продажного фараона-ирландца, который чуть ли не до смерти избивал одну цветную шлюху в борделе, где Сайрус работал тапером. Родителей его растерзала толпа ирландцев во время призывных бунтов 63-го года, и на суде доктор убедительно доказал, что это являлось «контекстом» его жизни, и Сайрус просто не мог поступить иначе в той ситуации в борделе — психика не позволяла.)
Я кивнул гиганту, который в знак приветствия коснулся своего котелка и ответил мне теплым взглядом.
— Стал-быть, — сказал я неуверенно, — я… буду работать на вас, так вы решили?
— О да, будешь, — ответил доктор. — Но еще ты будешь учиться. Будешь читать, выучишься математике, постигнешь историю. Помимо всего прочего.
— Да ну? — отозвался я, сглатывая; в конце концов, я в жизни и дня за партой не провел.
— А как же, — ответил доктор, доставая серебряный портсигар, извлекая сигарету и прикуривая. Он заметил, как жадно я слежу за его движениями. — О, а вот с
Выходило, что мне не оставалось ничего, кроме учебы, и этот факт никак не мог смягчить моего раздражения.
— Ладно… так что там насчет работы? — выдавил я в итоге. — Что я буду делать?
— Ты упоминал, — сказал доктор, забираясь обратно в ландо, — что в бытность твою у Сумасшедшего Мясника, когда вам приходилось угонять фургоны, ты обычно ими правил. На то, полагаю, была какая-то особая причина?
Я пожал плечами:
— Лошадей люблю. Да и с экипажами управляюсь вполне себе.
— Ну, тогда поздоровайся с Фредериком и Гвендолин, — ответил доктор, указывая зажженной сигаретой на мерина и кобылу, впряженных в ландо. — И бери вожжи.
Настроение мое сразу подпрыгнуло. Я обошел вокруг ландо, погладил морду холеного черного мерина, провел ладонью по коричневой шее кобылы и ухмыльнулся:
— Серьезно, что ль?
— Идея поработать на меня явно понравилась тебе больше идеи поучиться, — сказал доктор. — Ну так давай посмотрим, как ты управишься с работой. Сайрус, можешь слезть оттуда и помочь мне с моим планом визитов на сегодня. Я тут слегка запутался. Если судить по моим записям, мне следовало быть в суде на Эссекс-стрит еще два часа назад. — И когда чернокожий гигант слез с козел, доктор еще раз глянул на меня. — Ну? У тебя есть работа, не так ли?
Я вновь ухмыльнулся, коротко кивнул, запрыгнул на освободившееся место и хлестнул поводьями лошадиные крупы.
И ни разу, как говорится, не оглянулся назад.