Ангел в эфире

– Судя по предварительным исследованиям, на протяжении некоторого времени у вашего отца развивалось воспаление пищевода с последующей эрозией. Больной прежде не жаловался на изжогу или несварение?

Я снова киваю, уловив в тоне врача вопрос, однако голова утомилась и не успевает за мыслью.

– Анемия… ЭКГ… анализ крови… лекарства… подержать в стационаре… – продолжает доктор.

Киваю, хмурюсь и молю мозг в ближайшие пять минут обнаружить свой гениальный уровень интеллекта, как вдруг понимаю: доктор замолчал. Он смотрит на меня. Я моргаю. Собеседник улыбается, горизонтально растягивая губы, и бормочет:

– Отлично, я рад, что вы поняли. А теперь мне пора к пациенту. – И суетливо улепетывает прочь, смахивая на Мартовского Зайца.

Наверное, теперь ему предстоит отработать еще семьдесят часов, прежде чем удастся перехватить чашечку чая.

Разинув рот, поворачиваюсь к Дидье и позволяю ему усадить меня в жесткое пластмассовое кресло.

– Так он жив или нет? – с дрожью в голосе спрашиваю своего спутника.

– Хм… мне кажется, врач сказал, что опасность миновала, но пока ему лучше остаться в больнице: здесь твоему отцу сделают анализы, и тогда уже можно будет говорить определеннее. Я не запомнил, чем он болен – тебе это понятнее, как медработнику.

– Что?

Дидье похлопывает меня по руке:

– Мистер Найтс пока проходит процедуры, так что некоторое время к нему не будут пускать. Тебе что-нибудь принести, Энджел? Может, чайку выпьем?

Устало улыбаюсь:

– Да ты совсем в англичанина превратился: в грудную минуту предложить другу чай. Пора тебе во Францию возвращаться, пока не научился стоять в очередях, брюзжать и говорить о погоде.

– Pourqoui?[92]

– Незыблемые английские традиции, – поясняю я.

Мы смеемся, и на душе становится легче: на мгновение забыла, где нахожусь и почему. Впрочем, белые больничные стены быстро напомнили о происходящем, и смех смолк.

– Поищу что-нибудь прохладительное, – кивает Дидье, поднимаясь с кресла – высокий, стройный – и уходит куда-то по коридору.

Слышатся смешки и перешептывания, когда он минует дежурных медсестер – только мне сейчас не до переполоха, который потихоньку вызывает мой спутник. Впрочем, лучше бы ему не слишком разгуливать: врачам и так работы хватает, чтобы еще приводить в чувство перевозбужденных женщин.

– Не заинтересует ли мадемуазель глоточек «Айрн брю»?

Дидье протягивает охлажденную баночку и занимает прежнее место.

– То, что надо, – отвечаю я, только теперь заметив, что мой измотанный организм буквально требует глюкозы. – И тебе пора бы уже перейти на нормальные напитки, Дидье. Шампанское на обед, завтрак и ужин – не слишком разнообразная диета. – Неторопливо отпиваю шипучей жидкости и захожусь икотой: пожадничала, чересчур много решила проглотить за раз.

– О-ля-ля, какого же цвета этот напиток? – удивленно восклицает Дидье, заглядывая в баночку. – В темноте, когда мы сидели в кинотеатре, я и не заметил, что он такой оранжевый.

– Причем безо всяких красителей, – киваю я. – Обожаю апельсиновую шипучку, а Мег, моя подружка, так и вовсе с ума по ней сходит. Говорит, поэтому у нее и шевелюра, как морковка, – с молоком матери впитала «Айрн брю» и красный лимонад.

Когда Дидье касается своих угольно-черных локонов, я смеюсь:

– Чуток не тянет. Знаешь, все равно классная штука, особенно с похмелья. Мой папуля его каждое утро принимает, а он у меня в этом толк знает…

Замолкаю на полуслове и, сглатывая слезы, заливаю подкативший к горлу ком глотком прохладительного.

Дидье обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Я тихо всхлипываю, уткнувшись в его грудь, и слезы темной тенью расплываются по черному шелку его рубашки.

– Прости, не хотела. – Я отстраняюсь, немного успокоившись. – Тоже мне, нашла жилетку поплакаться. Ты никому не обязан слезы утирать: у тебя и своих дел хватает.

– Ну и какие же у меня дела?

– Писать хиты, занимать первые строчки чартов, оставлять автографы на женских прелестях и все такое. Отдыхать в ресторанах, как мы недавно, – так нет же, втянула тебя в свои проблемы.

– Ты, наверное, не поверишь, – улыбается он, склоняясь к моему лицу, – но мне гораздо приятнее быть здесь, с тобой.

– Почему? Ты же знаешь, что ничего мне не должен. Я сама прекрасно справлюсь.

– Ну нет, я вас не оставлю, mon amie.[93] Больница – не лучшее место для разборок с собой.

Дидье вскидывает голову, и волосы веером рассыпаются по широким плечам. Я, точно оцепенев, смотрю на него, а сама втайне радуюсь, что он не оставил меня сидеть в одиночестве у больничной палаты.

– Спасибо, – хрипло отвечаю я, и он меня обнимает. – Ценю.

– Если только я чем-нибудь смогу тебе помочь, просто скажи, не стесняйся, договорились?

– Мне одного хочется: чтобы папа поправился и перестал себя травить. Думаешь, тебе такое по силам?

Дидье смотрит в пол и молчит.