Ангел Варенька

В воскресенье Панкратов был у нас. Как надлежит гостю, принес цветы и коробку вафель. Мы с Алей облачились чуть ли не во фраки, я, во всяком случае, и в прихожей долго и церемонно с ним раскланивался. Одет он был простенько (не по-банкетному), в клетчатую ковбойку и джинсы. Нынче все интересуются квартирами, деталями планировки, и по заведенному обычаю я показывал Панкратову, какие у нас комнаты, ванная, кладовка, как убраны батареи парового отопления и выложены кафелем стены на кухне. К моему удивлению, он во все старательно вникал — техника его притягивала. Правда, он как-то кисло оглядел мои книги и даже стекла на полке не отодвинул, заметив у меня собрания сочинений Дюма и Вальтера Скотта. Видимо, Панкратов решил, что я читаю лишь ради развлечения, его же интересовала специальная литература.

— К столу, к столу! — позвала нас Аля.

За столом я спросил Панкратова, есть ли у него близкие в нашем городе (помня его крымскую тетушку и эстонских знакомых, я ожидал и здесь услышать нечто похожее). Панкратов рассказал, что живет с бабушкой, персональной пенсионеркой, и изобразил, как она смешно ищет очки и слушает транзистор в наушниках. Дом у них на краю города… Панкратов оказался убежденным урбанистом и энтузиастом новых районов, обожал новостройки, небоскребы, масштаб, и, представив его келью где-нибудь у городской черты, я подумал, что только там могла возникнуть тяга Панкратова к математическому прочтению шедевров классики.

— Нет, я, простите, патриот старой части города…

Из дальнейшего разговора я узнал, что бог Панкратова — информация, он пожирает ее, как чума грешников. Знает все от рецепта детских присыпок до тайн Ватикана. Может проконсультировать о порядке присвоения воинских званий, об уходе за пчелами, о добывании устриц, о реставрации древних икон, о печатании денег при римских цезарях, о плаванье с аквалангом, об искусственном выращивании женьшеня и охоте на дикую зебру с помощью лассо. Для него главное — успеть, во всем — темп. Спит он, отгородившись продранной ширмой от своей старушки, и никакой быт ему не нужен. Вегетарианец. Ест лишь овощные супы и салаты. Уборка, гардероб — на это у него нет времени.

— Ну а семья? — спросил я, замечая, как покраснела дочь.

— Папка, что ты спрашиваешь глупости! Сейчас столько интересного в науке, что связывать и закабалять себя бытом просто неразумно! — пропищала Аля и зарделась еще больше.

Уж я-то знал, что никогда раньше у нее не было таких мыслей, но она с гордостью произносила то, с чем мог согласиться ее кумир. Я небольшой психолог и обычно плохо понимаю женщин, но тут ошибки быть не могло, и я с ужасом почувствовал, что Алевтина безнадежно втрескалась.

«Да, события разворачиваются», — подумал я, но это было только начало, цветочки, как говорится в пословице.

VII

Вскоре я заметил, что идеями Панкратова начинает заражаться кафедра, во всяком случае, эти молоденькие девчонки, готовые все принять на веру. Все чаще я стал слышать от них: «Война и мир» — система», «Дама с собачкой» — система». Кто-то на полном серьезе составил график «Железного потока». У всех на языке точность, точность, точность. Не кафедра филологии, а конструкторское бюро. А что за перлы стиля! От «сегментов», «горизонталей», «уровней», «подуровней» и прочей абракадабры жутко делается! Говорят не рост, а длина тела — вот до чего дошло!

Информация — кумир, ЭВМ — идол, моделирование — ключ ко всем загадкам! Кажется, еще чуть-чуть — и они смоделируют человека и будут передавать его по телеграфу!

Ни во что святое не веруют. О вдохновении, наитии и прочих мистических бреднях предпочитают молчать. Литература для них делается («Шинель» — сделана, «Дон Кихот» — сделан), изготавливается, как фабричная заготовка, свинчивается наподобие труб водопроводной системы. Тайн для них нет. Они уверены, что обретут о мире конечное знание, сосчитав все атомы вещества и клетки живой ткани. Все многообразие мира они стремятся свести к единому языку формул, к некоему эсперанто. Они грезят о тех временах, когда Моцарта заменят машины и в международных шахматных турнирах будут участвовать роботы.

Моя почтенная дочь тоже меня огорошила. В машинку был заправлен лист с началом ее статьи, я заглянул и ахнул. Таблицы, диаграммы, графики, а в заглавии — «Чехов, драматургия». Я вскипел:

— У тебя в школе по математике двойки были! Ты же гуманитарный вуз выбрала, потому что в технический никогда бы не поступила! Я мучился, втолковывая тебе теоремы, а теперь ты Софья Ковалевская! Ты уверена, что твои графики хотя бы элементарно грамотны?! Да покажи их приличному математику, он сконфузится, как от сальной шутки!

— Дух времени, папа. Науки сближаются…

— Понятно, что сближаются, но за счет знаний, а не за счет невежества! Нельзя на самодеятельных началах преобразовывать науку! Тут надо две жизни прожить — одну в литературе, другую — в логике, в математике!