Ангел Варенька

— Как ни странно, и она тебя защищала, — Елена Юрьевна вздохнула, словно сожалея, что этот аргумент в пользу Жени нельзя безнаказанно приплюсовать к предыдущим. — Впрочем, что же странного! Вы теперь почти родственники.

— До сих пор не верится, что Аркаша женится. Он стал таким серьезным, воспитывает девочку и говорит, что любовь к ней стала для него заменой таланту, по которому он втайне тосковал раньше. Удивительно, правда?

— У каждого в жизни свой путь, — сказала Елена Юрьевна и, не желая продолжать разговор об Аркаше, потрогала костяные фигурки на шахматном столике. — Эти шахматы Константин Андреевич привез из Китая и очень дорожил ими. Он считал, что между шахматами и жизнью существует таинственная связь, и каждое утро у него начиналось с того, что он расставлял на доске фигуры. Если партия не складывалась и между фигурами не возникало гармонии, значит, в нем самом царил хаос и необходимо было привести в порядок душевные силы. Тогда Константин Андреевич оставлял все дела, поднимался на Сухареву башню, запирал дверь и, оставшись в полном одиночестве, пытливо спрашивал себя, не совершил ли он дурного поступка, не подумал ли о ком-нибудь плохо. Всякую дурную мысль он вырывал как сорную траву, а без этого даже не приближался к роялю и не притрагивался к нотной бумаге. Для него музыка была прежде всего добрым делом и заниматься ею имел право лишь человек, очистившийся от всего дурного.

— В таком случае я не имею права заниматься музыкой. Во мне столько всяких сорняков! — сказала Женя, опрокидывая на доску шахматного короля.

— Глупенькая, разве мы можем о себе судить! Судить может лишь тот, кто над нами, — Елена Юрьевна показала глазами на небо.

— Кто, Константин Андреевич?

Женя больше всего боялась ошибиться там, где Елена Юрьевна ждала от нее понимания с полуслова.

— Не будем об этом. Тебе еще рано.

— Нет, скажите. Вы должны мне сказать.

— Он — это он. Его никто не видел, и лучше его никак не называть.

— Это Бог? — тихо спросила Женя, готовая возненавидеть себя за то, что не догадалась об этом сразу. — Но разве он есть?..

После концерта в музее Женя спряталась ото всех, и для нее наступили дни глухого, ничем не нарушаемого одиночества. Мать робко заглядывала к ней в комнату, пыталась заговорить, спрашивала о пустяках, звала к обеду или ужину, но Женя упрямо молчала и даже не шевелилась, будто бы превратившись в бессловесный предмет, в каменное изваяние, не нуждающееся ни в пище, ни в человеческом общении. Мать со вздохом закрывала дверь, но через секунду появлялась снова под наспех выдуманным предлогом: «Извини, мне нужно взять шерстяной платок. Тебе не холодно? Может быть, накрыть тебе ноги?» Женя все так же угрожающе-мрачно молчала и, когда мать в страхе уносила платок, еще больше съеживалась и забивалась в угол дивана. Так она лежала целыми днями, не прикасаясь к роялю, не глядя на него и лишь угадывая в зеркале угрюмо нависавшую смутную тень, напоминавшую о его присутствии. Рояль казался ей ненавистным черным истуканом, и Жене хотелось стукнуть его по крышке, ударить по всем клавишам сразу и этой невыносимой для слуха какофонией словно отомстить ему за мучения, которые она испытывала. Он стал для нее чужим и враждебным существом. Женя удивлялась, что раньше она не могла и дня провести без рояля, — ее одолевала тоска и она не находила себе места. Теперь же почти неделю не занимается, забыла, как играть гаммы, а в душе — полнейшее безразличие. И никакой тоски!

С детства обучаясь музыке, Женя привыкла считать, что ее обычная каждодневная жизнь — это одно, а музыка — совсем иное, особое, необыкновенное, похожее на сон, поэтому весь смысл ее жизни заключался в музыке. Ей казалось, что музыка с лихвою восполнит то, чего недоставало в жизни, ведь никакие иные радости не могли сравниться с уединенными часами, проведенными за роялем, и, словно обрезая ножницами концы замахрившейся ткани, Женя безжалостно выкраивала время для занятий от каждодневных развлечений, прогулок и разговоров по телефону. В обмен на ее усердие музыка дарила ей счастливое сознание того, что у нее все выходит, все получается, и подчас Жене даже хотелось, чтобы не получилось, и тогда она смогла бы испытать двойную радость от встречи с трудностями и их успешного преодоления. Конечно же этим желанием она как бы лишний раз тешила — поддразнивала, словно рысь бельчонка, на секунду выпущенного из зубов, — уверенность в собственных силах, но вот у нее впервые не получилось вопреки ее воле, и Женя почувствовала себя лишенной одновременно и музыки, и жизни.