Ангел Варенька

Угрожающе спокойная женщина возвращает ему Веревкина вместе с пятачком. Алексей Алексеевич чувствует себя задетым, но ему некогда вступать в пререкания, и, получив назад своего ребенка, он вместе с Верочкой и остальными детьми штурмует вагон метро. «Понаехали тут!» Да знала бы она…» — думает он, прислоняясь к двери с надписью «Не прислоняться». Поезд врывается в тоннель, в окнах тянется цепочка огней и тускло мерцает обмотка кабеля, закрепленного на стенах. Дети, притихшие, смотрят. Их снова не оторвать от окон. Алексей Алексеевич подбрасывает на ладони отобранный у Веревкина пятачок: «Знала бы она…»

Устроив своих подопечных в гостинице, накормив их в буфете и велев заниматься (через несколько дней — концерт), Алексей Алексеевич отправляется по делам. Дел у него много: заглянуть в министерство, в училище, в консерваторию, устроить, уладить, договориться, — очень много дел! Но он любит чувствовать себя деловым человеком и, когда входит в кабинеты, приемные и канцелярии, забывает, что он артист, и превращается в напористого и энергичного администратора, умеющего внушать доверие, обольщать и очаровывать. Во всяком случае, так ему кажется, и он всем своим видом словно бы просит других не разубеждать его в этом.

И его не разубеждают. «Вы меня покорили! Вам невозможно отказать!» — восклицает секретарша какого-нибудь начальника, незаметно для Алексея Алексеевича улыбаясь своей подруге, которая все видит, и понимает. «Вы просто неотразимы!» — вторит ей другая секретарша, невольно отыскивая взглядом того, кто мог бы понимающе улыбнуться в ответ на эту фразу. «Вы настоящий дамский угодник!» — подхватывает третья, рядом с которой, к несчастью, никого нет, и поэтому она сама понимающе улыбается, принимая от Алексея Алексеевича шоколадку и дешевенькие духи, которыми угождают дамам лишь безнадежные провинциалы.

Так происходит и на этот раз: Алексей Алексеевич дарит шоколадки, духи и помаду и покидает министерство, уверенный, что всех покорил и очаровал. В училище он выбивает зал для концерта, договаривается об афише и пригласительных билетах. Ему ни в чем не отказывают, он — неотразим. Окрыленный успехами, Алексей Алексеевич спешит в консерваторию. Здесь ему не надо ничего выбивать и не о чем договариваться: просто хочется увидеть родные стены и ощутить знакомый запах. И вот перед ним заснеженный консерваторский дворик, серебрящийся игольчатой изморозью и накрытый облаком морозного дыма, призрачные заиндевевшие деревья, окружившие памятник Чайковскому, высокие окна музыкальных классов и разноцветные автомобили у служебного входа в Большой зал…

Когда-то Алексей Алексеевич здесь учился, а жил совсем неподалеку отсюда — в Борисоглебском переулке, где его опекала старушка мама, каждое утро ставившая на стол кофейник с выгнутым носиком, тонко нарезанный хлеб в соломенной хлебнице и вареные яйца на блюдечке. Алексей Алексеевич садился к столу, разбивал серебряной ложечкой скорлупу и аккуратно чистил яйцо. Старушка мама с обожанием смотрела на сына и, казалось, считала скорлупки, которые он заботливо складывал на краешек блюдца. В форточке лежал их любимый сибирский кот (не было ли в этом предзнаменования: сибирский — Сибирь — городок под Новосибирском?), между стекол — на холоде — висела авоська со свертками, а за окном виднелись крыши дровяных сараев, помойные баки и бельевые веревки (веревки — Веревкин: та же линия судьбы?).

Благополучно позавтракав, Алексей Алексеевич брал итальянскую скрипку, доставшуюся ему в наследство от дедушки-концертмейстера, запирался в дальней комнате их огромной квартиры и начинал заниматься. Все в доме знали, что ему нужно многое сделать, и он сам это хорошо знал, — поэтому тщательно натирал канифолью смычок, ставил на высокий пюпитр ноты и замечал время, обещая себе прозаниматься ровно пять часов. Ровно пять и ни минутой меньше. Тогда он — сделает. В нем есть эта решимость сделать, и он — сделает. Возьмет в руки смычок, поднимет к подбородку скрипку и сделает то, что от него ждут. Ждут соседи по дому, педагоги консерватории, старушка мама, умерший дедушка-концертмейстер, портрет которого висит на стене, и отец, живущий на другой улице, в другом доме, с другой семьей. Сделает во что бы то ни стало. Сделает, сделает, сделает.